Ветер забытых дорог

Путники скоро привыкли к ним, как к кузнечикам и мерцающим ночницам. Было странно, как ковыльницы бесшумно ходят среди степной травы: еле-еле колыхнутся стебли – и их уже нету…

Дайк вел отряд путем, который помнил из снов. Волчья Степь даже за сотни лет изменилась мало.

Спустя некоторое время желто-зеленый простор – трава и ковыль – вдруг стал пестрым на горизонте. Это пасся табун гнедых, вороных и серых коней – первый встреченный по дороге табун кочевников. Скоро мимо путешественников на низкорослой мохнатой лошадке пронесся маленький, щуплый всадник в войлочной шапке, что-то крикнул высоким голосом и махнул рукой, словно зовя за собой.

Он остановился вдали, поджидая медленный отряд. Когда кибитка почти поравнялась со всадником, он снова сорвался с места. Этот нежданный проводник и привел путников в стойбище.

Кочевники приняли их радушно. Главой племени оказалась худая морщинистая бабка в бусах из медных блях, которая вышла из самой большой юрты.

– Воюете? – прищурила узкие глаза бабка, посмотрев на вооруженных мужчин.

Говорила она на страшной смеси даргородского и хельдского наречий.

– Нет, не воюем, хозяйка, – ответил Дайк. – Одно место ищем в степи.

Старуха покачала головой и поцокала языком.

Путники уместились в ее большой юрте, завешанной шкурами. Старухины невестки – уже сами немолодые – поднесли гостям жаренную на костре конину и плошки с кислым кобыльим молоком.

– Торговали, – пояснила старуха, когда ее спросили, откуда ей известны северные языки. – Гоняли коней продавать. Какое место ищете?

Дайк начал рассказывать ей про «место, где большая стена». Гвендис тихо сидела в углу, при свете коптящего светильника с бараньим жиром не сводя глаз со степных женщин. Сама старуха, полная широколицая старухина невестка с бараньей лопаткой в руках, котелок на огне и маленький всадник на мохнатой низкорослой лошадке в бескрайней степи… Так вот он, народ, живущий на сказочном «краю земли».

– Знаю, есть стойбище злых людей за стеной, – заговорила старуха. – Бабка моей бабки и дед моего деда рассказывали, что оно там, на восходе. Злые люди, убивают всех, кто подъедет к их стойбищу.

У Дайка сильно забилось сердце.

– Они на вас нападали?

Старуха потрясла головой.

– Они не выходят из-за стены. Степи боятся. Степь их не любит. Они степь не любят.

– И не торгуют с вами?

– Нет. Давно о них не слыхать. Может, и умерли за стеной, – вздохнула старуха.

Она помолчала и подозвала невестку. Та помогла ей подняться.

– Внук у меня помирает, – сказала старуха. – Пойду к нему. Вы тоже идите в свою кибитку. Потом поговорим.

– Что с ним? – с сочувствием спросила Гвендис.

– Вот тут, – старуха постучала себя пальцем в грудь, – сидит плохая вещь.

– Простуда? – догадалась Гвендис.

Старуха отрицательно покачала головой.

– Половину луны назад враги хотели угнать наш табун. У моего внука вот тут сидит наконечник от стрелы.

Старуха сделала знак, давая понять, что встреча окончена. Гости вышли наружу. Старуха, опираясь на невестку и сына – тоже пожилого, с редкой седой бородой, – побрела мимо них к юрте, из которой выскочила молодая кочевница с испуганным лицом, подхватила бабку под руки и увела внутрь.

– Половина луны… Это полмесяца! – воскликнула Гвендис. – Почему они не вырежут наконечник?

Она хотела бежать к кибитке за лекарскими принадлежностями. Сполох засомневался:

– Не мешаться бы нам… У них свои обычаи!

– Вдруг он очень мучается. Я хотя бы посмотрю, – скороговоркой ответила Гвендис и юркнула под полог своей кибитки.

Через миг она была уже у входа в юрту больного. Встревоженный Дайк пошел с ней. Сполох был прав: Гвендис готовилась рискнуть не только своей головой, но и головами всех своих спутников. Если больной умрет после ее вмешательства, ее могут обвинить в его гибели.

Гвендис заглянула в юрту. Молодой кочевник лежал на шкуре в жару, несколько человек – мужчины и женщины – сидели вокруг него, поджав ноги, а старуха – у изголовья.

Она тянула тонкую заунывную песню – должно быть, отходную. В углу всхлипывала молодая женщина.

– Зачем пришли? – сурово оборвала пение старуха.

– Лечить, – сказала Гвендис. – Я буду лечить.

Она изъяснялась с трудом.

– Тебе нельзя! – Старуха потрясла головой.

– Я буду лечить, – твердо повторила Гвендис. – Я шаманка.

Она не знала, как сказать «лекарь», но знала, как «шаманка» по-хельдски.

– Гвендис будет лечить, – подтвердил Дайк. – Слушайтесь ее.

Кочевники заговорили между собой на своем языке. Наконец старуха ответила:

– Лечи.

– Выйдите, – сказала Гвендис. – Дайк, сходи за хлебным вином.

Прозрачное, как вода, крепкое вино даргородцы умели гнать из ржаных зерен, поэтому называли его хлебным.

Кочевники и Дайк вышли из юрты. Дайк бегом кинулся за вином. Гвендис наклонилась к больному. Тот лежал, закрыв глаза, были видны только краешки воспаленных белков, и тихо стонал. Подняв рубаху, она увидела, что под ключицей – гноящаяся, уже посиневшая опухоль.

Гвендис достала фляжку с обезболивающим отваром, приподняла голову кочевника и поднесла к его губам. Тот стал пить.