Ветер забытых дорог

Дайку то чудилось, что изба кружится вместе с ним, как лист на реке. А порой ему начинало казаться, что он в большом, просторном, красиво убранном покое. Он был маленьким ребенком, и знал, что все сундуки и лавки высокие, ему по грудь. На полу в этом покое они с братом пускали волчок. Но сейчас он лежит здесь один, и матери тоже нету. Лучше бы она скорее пришла и снова дала ему прохладного питья, посидела бы рядом, спела бы ему песню про кота, у которого колыбелька золота… Но матушка ушла, и ему одиноко. Ах, нет! Вот она уже и возвращается: вот ее голос в сенях. «Где он? - спрашивает она. - Где он?..» Дайк вынырнул из полусна-полубреда: бревенчатые стены, связки зверобоя и брусники под потолком, золотистые от заката - косые лучи бьют в маленькое окно, в них пляшет пыль…

– Матушка, я здесь! - позвал он, и быстро сел, опираясь на руки.

Одеяло упало на пол, кот тяжело спрыгнул с лавки. У Дайка потемнело в глазах. Из сеней в избу вошла женщина - его мать.

Ладислава кинулась к нему, чтобы поддержать, но не успела: парень навзничь упал обратно на лавку. Княгиня вгляделась в загорелое от житья под открытым небом лицо с мучительно приоткрытым ртом: это был ее сын. Его волосы и борода выцвели, как у хельдов, осунувшееся лицо стало непривычно мужественным, но это был Гойдемир, которого мать не видела семь лет.

– Вольха, принеси воды! - кликнула княгиня наперсницу.

Грудь Гойдемира была обмотана холстиной: ее было видно через распахнутый ворот рубахи. Поверх повязки лежал испачканный в засохшей крови образок Ярвенны. Чуть выше образка темнела круглая узорная подвеска из старого серебра.

Ладислава помогла сыну сменить положение, поддержала под спину, поправила подушку. Гойдемир пришел в себя раньше, чем Вольха подала воду, и схватился за руку матери…

Полосатый кот свернулся на коленях у княгини, громко мурлыча. Ладислава чуть покачивала головой и улыбалась сквозь слезы. Память больше не отказывала Гойдемиру. Он вспомнил мать прежней, - и изумился, насколько она постарела, какой сухой и легкой стала ее рука, которую он держал в ладони. Платок сполз на плечи, и было видно, как много седых прядей теперь в ее волосах.

"Сохранила мне сына Путеводительница", - думала Ладислава, поглядывая на испачканный кровью образок. Все годы ожидания, пустые годы, проведенные в затворничестве, показались ей вдруг кратким и легким временем.

Гойдемиру было еще трудно говорить, но он все-таки рассказал матери главное: откуда взялся слух, будто он - самозванец.

– Я ведь только нынче узнал, что я не самозванец, а и впрямь княжич Гойдемир.

Для него прояснились годы, которые он провел в скитаниях до того, как очутился полусумасшедшим бродягой в анварденском порту.

– Так далеко ездил - и приехал ни с чем, - улыбнулся Гойдемир матери. - Даже перепелку тебе не поймал.

Тут ему подумалось про Гвендис: «Нет, поймал-таки перепелку!» Но он не сказал о ней сразу, а продолжал по порядку.

Семь лет назад покинув родину, Гойдемир бежал на запад. От матери он с детства свободно знал несколько языков: в девичестве Ладислава хотела стать послушницей и даже просила родителей не отдавать ее замуж: ее привлекало книжное учение.

В Анвардене Гойдемир нанялся на небольшой торговый корабль: за молодость и силу его взяли палубным матросом. Но за три года он превратился в лихого марсового с въевшийся в ладони смолой. Гойдемир уже подумывал, не побывать ли ему тайком дома, и собирался уволиться с судна, как только оно придет в Ирменгард. Но судьба моряка мало зависит от него самого.

Небольшие торговые корабли не брали на борт охрану: в случае стычки с морскими разбойниками матросы расхватывали в оружейной самострелы и тесаки и сами давали отпор. Гойдемир уже побывал в таких переделках. Вместо тесака у него был собственный меч, а его мастерство в драке бывало настоящим спасением для судна.

Как-то в Вардском море по пути в Анварден Гойдемир нес вахту, с высоты внимательно оглядывая даль. Путь кораблю освещала большая луна. Гойдемир называл про себя созвездия именами, которыми они зовутся в Даргороде: Коромысло, Пахарь - по нему узнают север, Пес, Ладья. Он первый заметил чужие паруса и крикнул:

– По правому борту судно!

Скоро не осталось сомнений, что придется отражать нападение, и уйти не удастся.

Матросы поспешно вооружались. Засвистели стрелы, с глухим звуком ударяя в борта и надстройки, и трехлапые якоря-кошки с привязанными к ним канатами в одно мгновение крепко связали между собой оба судна. Брань, крики, стоны, мелькание тел и звон стали, засаленные волосы и бороды, дикие взгляды, кровь на прежде чистых досках палубы - все это в один миг превратило лунный мирный вечер в кипящий котел. Гойдемир бился, как медведь, которого травят собаками на пиру, и рядом с ним в круговой обороне столпились матросы купеческого судна. Их упорство вот-вот могло переломить ход боя.

Но Гойдемир вдруг отступил, и рука его опустилась перед новым врагом. Это был мальчишка-подросток, загорелый и гибкий, с легким изогнутым клинком в руке.

– Прочь! - свирепо крикнул ему Гойдемир, опустил меч и погрозил кулаком.