Ветер северо-южный, от слабого до уверенного

Бывали у Фаддея из-за этого неприятности малых и средних размеров, обычные профессиональные неприятности, совершенно необходимые для данной профессии, не позволяющие слишком быстро очерстветь, не позволяющие слишком обыденно и равнодушно воспринимать чужие муки и смерти.

Молодой хирург учился на ошибках, учился у коллег, когда только представлялась такая возможность, выписывал кучу журналов. Он стремился туда, на вершину знания и умения. И честолюбие подстегивало, и желание осчастливливать страждущих, не будем выяснять, что подстегивало сильнее.

Но однажды на некоем неотмеченном рубеже вдруг сделалось скучно нашему Мукрулле. По-видимому, вошел он в соответствующий возраст. Вошел и понял с внезапной отчетливостью, что все его операции - это топтанье на месте, а не путь к беспредельному самосовершенствованию. Потому что уже достигнут потолок для себя и для провинциальной оснащенности, а все предстоящее лишь бесконечное повторение пройденного.

Его сверстники уже делали чудеса в настоящих клиниках, но если бы они очутились в Кивакинской райбольнице, их возможности были бы даже более скромными, чем у Фаддея.

Впрочем, и в этом у него не могло быть горделивой уверенности, и этим он не мог согреть самолюбивую душу, поскольку его сверстники обретались не только в более оборудованных для медицинских чудес учреждениях, но и практические свои умения приобретали, учась у истинных мастеров, в отличие от Мукруллы, перенимавшего прогрессивные методы у кого попало, у кого только удавалось подглядеть.

Фаддея ведь очень долго пленяли лавры того безвестного великого хирурга, может быть, самого первого на Земле, истинного основоположника профессии, который проживал в каменном веке, и, не имея нержавеющего инструмента, рентгена, анестезии и многого другого, имеющегося даже и в Кивакинской райбольнице, делал трепанацию черепа, что является научно доказанным фактом.

Лавры этого гениального хирурга волновали-волновали нашего Мукруллу и однажды перестали волновать, он понял, что в наш технологический век не надо к ним стремиться, а стремиться надо к тому, чтобы обстоятельства никогда больше не ставили врачевателя в отчаянное положение основоположника.

И стал потихоньку Фаддей Абдуразякович отходить с переднего края местной хирургии. Нет, он еще некоторое время продолжал помаленьку оперировать, каждое такое событие стал изображать как эпохальное, много стал рассуждать об этом, но, беря в руку скальпель, уже не чувствовал себя на пороге чего-то великого, а чувствовал нарастающее отвращение к этим не первой свежести человеческим потрохам, а больше - ничего.

Но вида не подавал, маскировал истинное чувство, изображая на лице искреннюю озабоченность, тревогу, сострадание и, само собой, решительность и уверенность, высшее для данного лечебного учреждения мастерство.

И он пользовался значительной популярностью среди местного населения, которому были недоступны кудесники скальпеля более высокого - областного, республиканского, союзного - масштаба. И некоторые кивакинские деятели, бывало, в простых случаях доверяли Мукрулле свое номенклатурное тело. И это прибавляло авторитета, точнее, политического капитала обоим.

С течением времени Фаддей Абдуразякович все чаще доверял больных молодым специалистам, ведь надо же было ребятам профессионально расти, покорять местные сияющие вершины мастерства. И незаметно для стороннего наблюдателя он совсем самоустранился от этого кровавого, между прочим, занятия, сохранив за собой славу лучшего кивакинского хирурга без всякого усилия со своей стороны.

Бывали случаи, что местные хулиганы, попав в трудное положение в чужих краях, вопили, холодея от животного ужаса: "Не дамся, не трогайте меня, везите мне нашего кивакинского Мукруллу! Везите Фаддея Абдуразяковича!"

И везли его зашивать распоротые в драке животы, укладывать на место выпущенные на волю кишки, везли, бывало, за сотню-другую километров от Кивакина. Дальше - просто не имело смысла.

Эти вызовы тешили самолюбие Фаддея Абдуразяковича, иначе он бы на них не ездил. А он ездил даже и тогда, когда совсем уж перестал оперировать. Он брал с собой кого-нибудь из новых специалистов, коих всех без исключения полагал своими учениками, и они убывали в ночь спасать человека. Сам Фаддей выступал во время таких выездов в качестве мощнейшего морально-психологического фактора, что тоже нельзя сбрасывать со счетов, вернее, обязательно нужно учитывать как первичное и эффективнейшее лечащее действие. То есть можно считать, что Мукрулло сам, не заметив как, переквалифицировался, а вовсе не забросил практическую медицину. Можно ведь так считать?

А еще он вдруг увлекся административной деятельностью, общественными делами, а эти два занятия, как известно, на определенном уровне смыкаются друг с другом, становятся неотделимыми.

Он вел прием, читал лекции, руководил отделением, а потом и всей райбольницей, всегда держался на людях, любил поговорить с больными, утешить их, ободрить умел, часто не имея понятия о состоянии здоровья ободряемых.