Ветер и дождь

«Ветер и дождь», как и другие романы Захарии Станку из циклов «Босой» и «Горькие корни», отличается непринужденностью повествования; в искренних неожиданных отступлениях рассказчика — его художественное обаяние. Можно было бы даже говорить о наличии двух романов в одном, причем первый — это лирический, поэтизирующий детство и юность героя-рассказчика, содержащий великолепные страницы, в которых звучат щемяще-грустные ноты воспоминаний о юношеской любви, об утратах, понесенных в жизни, а второй — социальная трагедия, разоблачающая румынское буржуазное общество.

Каждый истинный художник неудержимо стремится найти себя, объяснить себе самого себя. Захарии Станку тоже свойственно это стремление — многие его романы носят откровенно автобиографический характер. Но, исследуя себя, Станку исследует свое время.

Роман «Ветер и дождь» написан многоопытным мастером, человеком, пережившим немало разочарований. Тот, кто пятьдесят лет назад отправился из безвестного придунайского села в большой мир, время от времени возвращается в свое село, однако уже другим человеком. Но все, что с ним случилось, и все, что он видел в жизни, лишь укрепило в нем привязанность к родной земле и ненависть ко всему, что мешает людям жить. Время обостряло его страстное стремление правильно понять все, что происходило вокруг, потому что без понимания прошлого нельзя строить будущее, опыт прошлого необходимо довести до сознания новых поколений. Этот призыв, который звучит со страниц романа «Ветер и дождь» и является лейтмотивом всего повествования, делает книгу Захарии Станку подлинно народной, жизнеутверждающей, современной.

И. Константиновский

Часть первая ЛИСА

VULPEA

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Нас было трое. И мы разъезжали верхом по тонущим в грязи дорогам Нижней Молдовы.

В Горне мы переночевали в примарии[1], на полу, положив рядом с собой на всякий случай оружие. Утром, когда мы проснулись, Лику Орош сказал:

— Теперь мы будем менять лошадей в каждой деревне.

— Если только сможем, — сказал я.

— А почему бы и нет? — спросил Орош. И многозначительно продолжал: — Мы должны суметь. Обязательно должны.

Я был против насилия, но спорить не хотелось, и я ограничился всего лишь одним словом:

— Люди…

Ответ был мгновенным и резким:

— Пора научить людей подчиняться нам.

Я пожал плечами. Лику Орош позвал примаря и сказал ему:

— Мы просим тебя, товарищ, раздобыть нам лошадей. До обеда мы должны попасть в Урлэвынт. Я уже позвонил туда и велел собрать народ. Так что нам нельзя терять ни одной минуты.

— А где я вам возьму лошадей? — спросил примарь.

— Поищи. Потрудись поискать. И будь добр: когда разговариваешь со мной, не повышай голос.

— Хорошо, — спокойно сказал примарь. — Я поищу лошадей. Но знайте: я вам не товарищ. Я состою в партии либералов вместе с боярином Цепою. Так что лучше вам называть меня господином. А голос у меня всегда такой.

— Ладно, ладно, — сказал Орош. — Товарищем я назвал тебя по привычке. Ты вправе делать любую политику и с кем угодно… Только не оставляй нас без лошадей. Они нам нужны. Причем немедленно. — Слегка нахмурившись, он продолжал, подчеркивая каждое слово: — Если не достанешь нам лошадей, мы можем обидеться, а может, даже рассердиться. И тогда… Тогда тебе несдобровать.

Примарь не испугался слов Ороша. Не испугался и жеста, каким Орош стал нащупывать в кармане револьвер. Примарь Горны казался непреклонным. На нем были желтые сапоги выше колен, большая барашковая шапка — кушма, чуть сдвинутая набекрень, и крестьянский тулуп с капюшоном — в здешних местах его называют геба. Смерив Ороша злыми глазами, примарь как будто собирался обругать его, но сдержался и, повернувшись к двери, где стоял тощий мужичок с длинным, обезображенным оспой лицом, приказал:

— Пойдем со мной, Валер. Пойдем поищем лошадей для… для товарищей…

Последнее слово примарь произнес с нескрываемым презрением.

Человек, которого звали Валер, держал в руках толстую суковатую палку. И хотя весь его вид выражал полное равнодушие, он вдруг угрожающе взмахнул палкой (угроза явно относилась к нам) и услужливо ответил примарю:

— Пойдем, господин Самуилэ. Почему бы и не пойти, если мы дожили до таких дней, когда приходится подчиняться всяким бродягам, будто мы их слуги.

Притворившись, что не расслышали этих слов, мы позволили им обоим выйти из комнаты. Когда они ушли, я спросил Лику Ороша:

— Когда мы сюда вернемся?

— А зачем нам возвращаться? Есть и другие дороги.

— Поговорить бы все-таки с людьми…

— Местные крестьяне — разеши, богачи. У них сундуки полны дарственных грамот еще со времен Штефана Великого. Все они тут кулаки — нам не о чем с ними разговаривать. И с жителями Темею нам тоже не о чем говорить. И там все разеши…

Хотя мы познакомились не так давно, я уже привык ценить и уважать Лику Ороша. В этот раз я не разделял его мнения, но не решился сказать ему об этом открыто.