Ветер богов

И наконец, пиком их заочного конфликта явилась истерика Гиммлера, в порыве которой он назвал его, Власова, большевистским подмастерьем мясника. Что уже смахивало на примитивное оскорбление. Или на вызов, на который — рейхсфюрер прекрасно понимал это — Власов не мог ответить чем-либо, кроме собственного гнева.

«…Итак, двадцатого июля… — напомнил себе Власов, отгоняя неприятные воспоминания. Как всякий эмигрант, нашедший себе приют у снисходительных господ, он не имел права на длительные обиды. До поры до времени уделом всех их, деятелей РОДа, было смиренное многотерпение. — Двадцатого июля 1944 года. Вполне возможно, что эта дата войдет в историю Русского освободительного движения, в историю самой России. И определяться ее важность будет переговорами, проведенными командующим РОА генералом Власовым с рейхсфюрером СС Гиммлером».

— Ну, а что касается «большевистского подмастерья мясника», господин Гиммлер, — мстительно произнес вслух командующий, — то до хамства я никогда не снизойду. Однако выстрел остается за мной. И Бог нам судья: не я начал эту неправедную дуэль, не я…

66

Курбатов осознавал, что вернулся на родину предков, однако возвращение это было похоже на налет татарской орды, что, рыская по окрестностям той, первородной Руси, с которой зарождались все остальные — Великая, Белая, Малая, Черная и Червонная — Руси, все ближе подкрадывается к стольному Киеву.

— Лучше было бы затопить его, князь, — кивнул Власевич в сторону небольшого гражданского катера, важно пропыхтевшего мимо них вниз по течению. Поручик взял на себя обязанности механика, а фон Бергер решил управляться с рулем. Пока что им это удавалось.

— Пиратством на Днепре займемся чуть позже, — задумчиво ответил Курбатов. Он стоял на носу баржи, следовавшей за неспешно бурунящим речную тину катером, и, казалось, был поглощен созерцанием берегов, вобравших в себя память о сотнях поколений его предков. Однако память эта была пока что недоступной ему. Открывались же разрушенные храмы со взорванными колокольнями посреди сожженных деревень да прибрежные кладбища с покосившимися, полупровалившимися в землю крестами. Храмы, руины и кладбища — вот то первое, глубокое впечатление от встречи с землей предков, которое он должен был пронести затем до западных границ Союза и дальше до берегов Эльбы и Шпрее.

Ветер, гулявший по плесу огромной реки, тоже был ветром веков и богов. Что-то он навевал Курбатову — то ли древнюю языческую молитву, то ли смутное угрызение совести человека, вершащего кровавое солдатское дело свое в середине двадцатого века. Однако ни молитвы эти, ни угрызения не могли остановить его посреди того вещего и вечного солдатского пути, которым он шел, продолжая путь многих воинов — предков своих, слава и бесславие которых зарождались в дальних походах и кровавых сечах.

Баржу давно следовало бы оставить где-нибудь, а еще лучше — затопить, но Курбатов выжидал. На палубе ее стояло два орудия, в небольших полуканонирах находилось по двадцать снарядов на каждое. Топить такое добро казалось ему непозволительной расточительностью. Тем более, что князю хотелось во что бы то ни стало отсалютовать комиссарам, хозяйничающим сейчас в обескровленном войной Киеве. Он мечтал об этом салюте и потому воздаст хвалу себе и стольному граду даже в том случае, если его залпы станут для него самого надмогильными.

К Киеву они приближались уже после полуночи. Двигаясь посреди реки, эта небольшая белогвардейская эскадра как бы выпадала из привычного течения времени и событий. Карательные отряды энкавэдистов и группы смершевцев давно потеряли след диверсантов, а тем, кто наблюдал их с берегов, вид военных кораблей навевал лишь воспоминания о недавней оккупации.

Большую часть времени река казалась совершенно пустынной и безжизненной, а те три катерка, что встретились им за весь день пути, приветствовали их радостными гудками.

Теперь их отряд двигался в освещенной лунным сиянием синеве ночи, между усыпанной звездами рекой и отражавшими речную синь небесами, ориентируясь лишь по отдаленности берегов да Млечному Пути, словно варяги, забывшие, откуда они пришли и куда направляют стопы свои.

Баржа не спеша проходила мимо островка с едва просматриваемыми очертаниями, и Курбатову вдруг захотелось подойти к нему вплотную, высадиться и остаток жизни прожить подобно Робинзону. Мимо проплывали строения какой-то деревушки, и князю казалось, что если он сейчас же не сойдет на берег, то уже никогда не сможет увидеть и постичь нечто такое, что способно предстать перед ним только на этих оголенных, размытых, изрезанных окопами кручах.

А Киев открывался ему, как и любому другому страннику, куполами храмов. Небо над ними вдруг просветлело, и на возвышенности тусклыми бликами засияли златоверхие колокольни, одновременно отражавшиеся в воде и в небесах. Это было странное видение: ночное небо вдруг словно бы расплавляется свечениями куполов, открывая путникам утонченные силуэты храмов. Кажется, еще мгновение, и река, весь город встрепенутся и оживут звоном колоколов.