Вещебоязнь как путь к нирване

Я страсть как не люблю банальности, поэтому по возможности сразу стараюсь помешать трактовке себя и соседей в рамках матрицы «простые и бесхитростные хранители сельских устоев». Прежде всего, подбрасываю шаблоноломные ремарки вроде того, что у нас тут доктора наук пасут коров, что вон тот коренной житель с лопатой увлекается ориенталистскими оздоровительными практиками, а этот вот по вечерам играет на флейте (все – чистая правда). На вопрос, «а как же вы тут живете?», честно и обстоятельно объясняю, что, хотя сельский быт действительно занимает гораздо больше времени, чем городской, он не требует участия головы и многие операции можно делать на автомате (например, руки таскают дрова, а голова сочиняет тексты). А так как у нас отсутствуют временные затраты на многие совершенно избыточные городские задачи (вот тот же самый мучительный выбор между множеством альтернатив), то свободного времени в сумме остается гораздо больше, чем в городе. Вот я, например, здесь нахожу гораздо больше времени для творчества, чем ранее. Что касается зарплат, то отсутствие городских соблазнов опять-таки позволяет сэкономить гораздо больше, чем в городе при доходах существенно больших.

«Нет, значит, это у вас такое призвание!» – не унимается мифотворческий восторг моих собеседников, которые непременно хотят видеть в нас страдальцев, приносящих страшную жертву во имя высокой идеи охраны природы\традиций. Тогда я решаю покончить с ложными матрицами раз и навсегда. Эти люди имеют право знать правду, даже если они этого не хотят!

«На самом деле бытовые сложности – это нормальная и совсем необременительная плата за право и возможность жить здесь, – говорю я. – Не дай бог, чтобы тут начали платить хорошие зарплаты и провели газ с канализацией. Количество желающих жить здесь сразу возросло бы в разы. Тогда здешние вакансии стали бы распределяться по блату, их заняли бы племянницы прокуроров и зятья министров. Представьте себе – жить в раю, без людей, да еще и со всеми удобствами! Тогда у таких маргинальных социофобов, как я, и близко не будет шансов спастись. На мое счастье, большинство людей пока что считают, что здесь страшно тяжело. Ну вот как вы».

Вообще-то, говоря все это, я иду вразрез с собственной выгодой. А вдруг мне поверят, и устремятся толпой сюда, в мое спасительное уединение? Вместе с джипами, орущими магнитолами, мусором, заборами, захватами берегов и уличным хамством? Но я утешаюсь тем, что мифы очень живучи, а привычки – и подавно. Разрушаются они только в порядке самосохранения перед лицом действительно серьезных проблем – типа настоящей, а не кокетливой, социофобии. Когда ты действительно не можешь выйти на улицу, чтобы дойти до магазина. Но об этом чуть позже. Многих останавливает долг перед детьми: если в младших классах недостатки сельской школы возможно компенсировать домашним образованием, то в старшей – уже нет. По этой причине моя жизнь здесь – тоже лишь временная психотерапия, рано или поздно придется уехать.

«И все это – ради того, чтобы охранять природу?» – продолжают экскурсанты.

Отчасти это правда; конечно, мне очень важно осознавать сопричастность этому благородному делу. Потребность в смысле жизни у меня очень высока. Без ясности в этом вопросе у меня усугубляется уныние, начинаются лихорадочные поиски эрзацев, симулякров и т.п.. Поэтому, конечно, я стремилась не просто спрятаться в лесу, но присоединиться к небольшой (!), размазанной по обширной территории группе, которая употребляет свою маленькую человеческую жизнь ни на что иное, как на природоохранную деятельность. Поэтому государственный заповедник – это, конечно, идеальное место. Но, с другой стороны, я прекрасно осознаю, что мой прежний вклад в охрану природы (в окрестностях мегаполиса) был гораздо весомей. Там я была на переднем крае войны: там были сотни тысяч врагов, желавших превратить природу в товар, там были горы мусора и погонные километры незаконных заборов на берегах. Здесь я – в глубоком тылу, залечиваю душевные раны в госпитале. Врагов у природы здесь несоизмеримо меньше, за неимением людей. Меньше 30 тысяч населения в районе, из них 19 – в райцентре. Немногочисленные отряды нарушителей, которые добираются до нас, успешно побеждает отдел охраны нашего заповедника. Здесь я нужна гораздо меньше, чем там. Но, увы, мне стало ясно, что боец в моем лице утратил боеспособность; может, временно, а может – навсегда. Это как если бы солдат потерял руку или ногу: вроде бы он и понимает, что нужно сражаться дальше, но – не может.

Поэтому, ответив так, как от меня ждут, я добавляю:

«Кроме того, я просто физически – без шуток – не могла больше жить в большом городе. Ну, если хотите, у меня определенные проблемы с головой… Поэтому, как только обстоятельства позволили – дочь вышла замуж и необходимость в моем присутствии рядом отпала, я нашла вакансию в лесу и уехала с сыном».