Весенний снег

— Да утром же. У себя в кабинете, — с гордостью добавил Сережа. Посмотрел и конфетку дал. Во, — и он достал из кармашка конфету "Белочка".

— Ешь, ешь, — она прижала его к себе, ощущая, как дробно стучит его сердечко.

Сережа занялся конфетой, потом дареной собачкой, а Вера Михайловна все думала, что бы мог означать этот внезапный осмотр профессора, В конце концов она решила, что он мог означать только одно: близость операции.

— Мам, — спросил Сережа, — а меня тоже будут замораживать? А это вовсе и не холодно. Вася рассказывал.

Она поразилась. его понятливости, точнее, его пониманию того, что предстоит. Вообще, все эти долгие месяцы, с тех пор как была обнаружена его болезнь, она удивлялась его стойкости, терпению и мужеству, — он ведь никогда не сробел, не заплакал, не напугался. Он ведь что-то ощущал и чувствовал, хотя бы боль, хотя бы необычность обстановки, но никогда не возражал, не противился, а шел, делал, терпел, потому что понимал, что все это необходимо. Вот и сейчас понимает. Все, все понимает.

"Милый ты мой глупыш. Мужчина ты мой, — мысленно обращалась Вера Михайловна к сыну. — Ты и не представляешь, что тебя ожидает. Замораживают не просто так, а для того, чтобы сердце резать… Но, может, и повезет. Может, и обойдется. Одна надежда.

Другой у нас нет, сыночек…"

Ее охватило такое волнение, что она не смогла больше сидеть, отвела Сережу к ребятишкам и направилась к сестре. Но та сказала:

— Это Клава водила. А она уже сменилась.

"Значит, и в самом деле Сережу смотрел сам профессор, смотрел в необычный день, в воскресенье, смотрел один, с утра, — быть может, специально приехал, чтобы посмотреть его…"

"Ну что ж, ну что ж, — твердила Вера Михайловна. — Вот оно и наступает. Может, и будет наш Сереженька жить долго. Может, и исправят все его проклятые пороки".

Нежно попрощавшись с сыном, Вера Михайловна бросилась на главпочтамт.

"Никитушка! — писала она. — Кажется, приближается тот самый день, которого мы так долго добивались.

Сегодня нашего сыночка смотрел профессор (пришел в выходной специально). Видно, дело идет к операции.

Точнее, она вот-вот будет".

Перо писало плохо. Вера Михайловна поменяла ручку.

"Страшно и боязно, — продолжала она. — А что, как… И рука-то не поднимается написать плохое. Но деться-то нам некуда. Надежда единственная. Невозможно ведь смотреть, как он угасать будет. А сейчас Сереженька выглядит славненько. И такой умница, нисколько не трусит. Рассуждает, как мужчина, разумненько…

Побывала я сегодня у Зацепиной, той, о которой уже писала тебе. Оказалась однофамилицей. Но женщина славная, тоже блокадница, у нее свое горе — ребенка потеряла…"

Вера Михайловна долго думала, как закончить письмо, и наконец приписала: "Об операции я телеграмму пошлю. Ты на почту захаживай".

Она уже сложила листок, но снова развернула его, дописала на уголке: "Ты не беспокойся, Никитушка".

Вера Михайловна не могла оставаться одна. Поехала на квартиру. Рассказала старикам о своей новости.

— Решили, значит, — отозвался Федор Кузьмич. — Они, доктора, нынче зря под нож класть не будут.

— Да и ладно. Да и пора. Да и сколько ждать можно, — оживилась Марья Михайловна. — А что так-то говорить? За чайком и потолкуем.

Они пили чай, смотрели на Веру Михайловну добрыми глазами, желали ей и ее сыну удачи. От всего этого Вере Михайловне было тепло и уютно. Как-то само собой вспомнилось, рассказала:

— У нас сейчас уже спать ложатся. Разница-то, поди, три часа. У нас тишина. Только собаки взлаивают. У нас тоже есть собачка. Пальма. Дружок Сереженьки. Так он к ней привязался, что на прощанье расплакался даже.

А ведь никогда не ревел. Слезинки не видели. А тут навзрыд: с Пальмой забыл попрощаться. С ребятишками ему трудно было. Вот он и играл с собакой.

Старики понимающе качали головами, сочувственно вздыхали.

— Может, еще поиграет. Может, операция хорошо кончится, — не очень уверенно сказала Вера Михайловна.

— Да уж конечно. Да и не думай о другом, — поддакивали старики.

— Есть ведь и удачи. Я сама видела таких детишек.

— Ив газетах о том пишут, — вторили старики.

— Раз уж решили, это не зря.

— Может, и пройдет.

— Пройдет, пройдет.

В эту ночь Вере Михайловне снились родные Выселки, Прово-поле, степные колокольчики и бегущий среди них Сереженька. Он бежит, а за ним — Пальма.

Все это утро и половину дня Вера Михайловна, кажется, только и делала, что смотрела на часы. Ей не терпелось поехать в клинику, встретиться с лечащим врачом, узнать, что ожидает Сереженьку. Уж кто-кто, а Нина Семеновна, конечно, знает, что означает вчерашний осмотр профессора.

Хотя было еще обеденное время, Вера Михайловна не утерпела, пришла в клинику. На лестнице столкнулась с Ниной Семеновной. Та кивнула и как-то скороговоркой произнесла:

— Зайдите к Олегу Дмитриевичу.

Сердце Веры Михайловны подскочило к самому горлу. Она невольно остановилась, вдохнула полной грудью и отошла к окну, чтобы успокоиться. И тут из-за туч пробился луч солнца и осветил ее так ярко, что пришлось зажмуриться. Она закрыла глаза и улыбнулась.

Живя в этом городе, она как будто забыла о солнце.