Весенний снег

Марья Денисовна помнила. Вот в этом озере, мимо которого они сейчас проходят, они, девки, по дороге с поля по вечерам купались. Место одно было, купальней звалось. Вот поблизости от него они однажды этого Ваньку Волобуева и обнаружили. Сам себя выдал: на него чих нашел. Ну, конечно, крапивой, а потом в воду.

Поди, годов пятьдесят с гаком прошло.

— Стало быть, вот оно как, — наконец произнес старик Волобуев. — Какой знаменатель получается.

— Так ведь корень гибнет, — не сразу ответила Марья Денисовна.

Старик Волобуев покрякал, но ничего не сказал, лишь у самого Медвежьего, у первого дома, заметил:

— Должны помочь. Стало быть, где-то оно должно…

Не могет быть, чтоб не было.

— Чо Настасья Захаровна скажет.

Председательша шумела-гремела в своем кабинете, но, как только молоденькая счетоводка доложила о приходе стариков, голос председательши оборвался. Она сама появилась в дверях, обняла Марью Денисовну, как старую подругу, поздоровалась за руку со стариком Волобуевым.

Марья Денисовна неожиданно для себя расплакалась.

— Уж не взыщи, — застеснялась она своих слез и отвернулась к окошку. — С камнем на сердце ходила.

Вот, прорвало.

— Ничего, ничего, — успокоила Председательша. — Проходите. Садитесь. С чем пожаловали?

— Да ведь беда у нас, Настасья Захаровна. Корень рушится… — начала было Марья Денисовна, но снова почувствовала комок в горле и замолкла.

Тогда выступил представитель сильного пола:

— Стало быть, такое явление. Оно, значит, касается Сергуньки, правнука Марьи…

Общими усилиями они растолковали, в чем дело, что их заставило притопать в Медвежье.

Председательша выслушала, сочувственно покачала головой.

— Я тут порасспрошаю, — пообещала она. — И денька через два заеду,

— Не, не, Настасья Захаровна, — перебила Марья Денисовна. — Мы лучше сами.

Через два дня они снова пришли в Медвежье. Старик Волобуев покрякал с морозу, смахнул с бороды иней, Марья Денисовна развязала шали, отдышалась.

Тем временем счетоводка доложила, и Председательша опять встретила их в дверях, пропустила через порог, приветливо поздоровалась. Потом она усадила их, помолчала, вздохнула совестливо, будто в чем-то провинилась перед ними.

— Покуда без движения, — объявила она, но тут же пообещала:-Еще буду говорить в районе, в городе.

Старик Волобуев понятливо покивал головой:

— Стало быть, наверх надо.

— Так оно и есть, — подтвердила Председательша. — Говорят, такая болезнь.

— Так чо же это? — растерянно произнесла Марья Денисовна. — Выходит, роду нашему конец?

— Да ну, Денисовна, — отмахнулась Председательша. — Еще решение не окончательное. Это ж болезнь.

Вон как земля у тебя не рожала на Сухом поле, помнишь?

— Да, помню, — вздохнула Марья Денисовна.

— Так то, стало быть, земля, — встрял в разговор старик Волобуев. — А тут это… человек. Второго, значит, не купишь.

— Да, вот так пока что, — произнесла Председательша. По натуре она была прямой и решительной, не привыкла недоговаривать, оставлять вопросы открытыми, недоделывать важные дела. И теперь чувствовала себя не по себе и не знала, как выйти из этого положения.

Марья Денисовна уловила ее настроение.

— Так мы пойдем. А ежели чо…

— Да уж конечно, Марья Денисовна. Сама приеду.

— Не, не-е…

— Забыла, забыла. Конспирация.

Старик Волобуев захихикал, но тотчас оборвал смешок, смекнув, что обстановка совсем не веселая.

Они попрощались с председательшей и пошли в обратный путь.

Был воскресный день, но Никита поднялся рано.

— Ты куда? — сквозь сон спросила Вера Михайловна.

— На почту.

Она открыла глаза. Он улыбнулся ей виноватой улыбкой, наклонился, поцеловал. Она заметила в волосах его седину и не удивилась, а пожалела, тоже поцеловала его в жесткую щеку.

— Я договорился, — объяснил он. — А то когда там до нас дойдет… Поди, через день-два.

Никита ушел, а Вера Михайловна уже не могла уснуть.

В своей кроватке посапывал Сережа. На кухне постукивала ухватами Марья Денисовна. Она с кем-то негромко переговаривалась, должно быть с Соней. Жизнь в доме шла обычно, вроде бы мирно, вроде бы спокойно, И если бы не одно обстоятельство, если бы не одна беда, о которой теперь знали все, а больше всех она, Вера Михайловна, то все было бы совсем хорошо. А так…

Медицина бессильна помочь — ее ребенку. Вот он спит — рукой подать дышит и живет, но это только видимость, это временно, это ненадолго. В этом-то и ужас положения, что ей, матери, уже известен его трагический конец и она ничем, абсолютно ничем не может, не в силах по"

мочь ему. Он жив, а между тем не жилец. Об этом определенно и точно знает она одна, и никому нельзя говорить об этом. А одной нести этот груз — не день, не два, а годы — трудно. Ой как трудно!

"Но надо. Так надо", — внушала себе Вера Михайловна.

Ее размышления прервал разговор на кухне. Заявилась бабка Анисья. Она сразу узнала ее голос.

— А чо делать? Чо делать? — говорила ей Марья Денисовна. — Порча с рождения. От войны, говорят…

Я уж и молилась, и в церкву ходила…