Весенний снег

Она увидела его большие взрослые глаза, полные боли и неподдельного сочувствия, подумала: "Он еще наболеется. Зачем же еще теперь…" И встала. И принялась ходить по дому. А назавтра, по ее настоянию, Никита отвез ее в школу. И она провела урок. Потянулась привычная жизнь. Работа. Дом. Хозяйство. В доме теперь было особенно тихо. Ни смеха, ни громких разговоров. И темнее. Вера Михайловна задергивала занавески, а в комнате повесила тяжелые шторы. Теперь она совершенно не могла выносить Сережиного взгляда. Все ей казалось, что он смотрит на нее с укором и ждет помощи, будто все разумеет и спрашивает: "Что же вы, ждете, когда я умру? Почему же вы не действуете?"

И еще она не. могла смотреть, как он замирает, вслушиваясь в свою болезнь.

Не то чтобы у Веры Михайловны не хватало сил для борьбы за сына, не то чтобы она была по натуре хлипкой и малодушной, — дело было в другом. Она поняла, что соломинки больше не существует, ухватиться не за что, надежды нет. Особенно ее поразили слова профессора: "Убивать людей человечество научилось, а спасать таких вот "синеньких" — нет". Они вырвались, как крик души. Они оглушили Веру Михайловну, пронзили ее сердце насквозь. Они завели ее в тупик. Можно было бы, конечно, поехать в другой город, в другую клинику, но зачем? Чтобы снова услышать… Нет, быть может, этих слов там не скажут, но помочь не помогут. А ре"

бенка измотаешь. Ему и так жить осталось…

Она смотрела на сына и не могла поверить, что жить ему осталось каких-нибудь восемь-десять лет. Она видела, что губенки у него синеватые, что пальчики холодные. Видела и никому не говорила об этом. Как только она вышла из состояния занбмения, она сказала себе:

"Пусть я, а не они. Не надо им об этом. Не надо".

Сегодня она проснулась от белизны в комнате. Думая, что кто-нибудь приоткрыл шторы, она подскочила к окну и увидела снег. Он лежал на всей земле, белый и чистый. Он как бы подчеркивал разницу между ее настроением и самой жизнью, как бы говорил: еще не все потеряно, жизнь продолжается. Она вдруг вспомнила слова Никиты, обидевшие ее когда-то: "Может, и второй появится?" И встряхнула головой, отгоняя эти нелепые сейчас мысли.

Из школы Вера Михайловна возвратилась поздно, после педсовета, и увидела встревоженное лицо Марьи Денисовны.

— Сергунька занемог. Горит весь. Должно, снегу поел.

Вера Михайловна бросилась к кроватке:

— Сереженька, что же ты, сынок?

— А я попробовал только. Володька ел, и мне охота стало.

Всю ночь Вера Михайловна носила его на руках, прижимая горячее тельце к груди. Под утро ей стало казаться, что он уже не дышит, что он уже неживой, что он уже холодеть начал. Она гнала эти мысли от себя, но мысли снова и снова возвращались и мучали ее.

— Никита, — прошептала она в изнеможении, подавая сынишку мужу.

Он взял Сережу на руки и ушел на кухню, а Вера Михайловна бросилась на кровать, закусила подушку и зарыдала.

Сережа поправился, но с той ночи Вера Михайловна стала плакать, закусывая подушку.

— Ничо, ничо, — услышала она как-то успокоительный шепот Марьи Денисовны, долетающий с кухни. Она успокаивала Никиту. — Слезы к лучшему, к лучшему.

Не дай бог, опять остолбенеет.

Никита молча терпел ее слезы, не спал, когда не спала она, гладил ее по спине своей шершавой ладонью, утешал. Но однажды не выдержал:

— Нет, к едрене фене! Не может быть такого положения. В космос, понимаешь, летаем… На Луну замахиваемся.

Утром он рано исчез и два дня не показывался дома.

— Никуда не денется, — успокаивала Марья Денисовна. — По делу, сказывал.

Заявился Никита на третьи сутки, объяснил:

— В городе был. Адреса достал. Больниц разных.

Писать буду.

Еще раньше Никиты та же мысль — "не может быть такого положения" пришла и другим людям. Сговорившись между собой, старик Волобуев и Марья Денисовна пошли в Медвежье, к председательше. Соню дома оставили, дождались, пока Вера Михайловна на работу отправилась, и потопали. По первому снежку, по первому морозцу идти было легко. А дорога известная с малых лет, с той поры, как себя помнят.

Старик Волобуев поскрипывал суковатой палкой и высоко вскидывал ноги в подшитых кожей пимах, словно шел по целине, а не по наезженной дороге. А Марья Денисовна чуть приотставала, глядела на его сутулую, все еще широкую спину, на морщинистую шею, покрытую седыми волосками, на крутой затылок, прикрытый старенькой солдатской ушанкой, и вспоминала давние молодые годы. Лихой парень был этот Ванька Волобуев, на коне через костер прыгал. За ней ухлестывал. Даже сватов подсылал. Да отец отказал: у него на примете Никита Прозоров был. Вышла она не любимши, а потом слюбились.

— Стало быть, памятую, — будто прочитав ее мысли, произнес старик Волобуев. — Ты-то помнишь ли?

— Про чо? Про купальню?

— Значит, помнишь, — старик Волобуев покачал головой и замолчал надолго.