Весенний Маскарад

Удивительное дело, но когда я приблизилась на достаточное расстояние, я различила там скопление людей — их там не меньше дюжины. А ещё машина полиции и машина скорой помощи. Там что-то произошло! Моё сердце забилось в предчувствии чего-то неприятного. Я овладела эмоциями, нацепив на лицо бесстрастное выражение.

Доходить до контейнера не имело смысла: я услышала уже на расстоянии, как пожилая женщина весьма громким голосом давала показания полиции:

— Иду я, и вижу — эта чудовищная собака повалила мужчину на землю, и терзает его! Она бешеная! Я давно говорила, что всех этих тварей давно надо перестрелять! Куда вы смотрели? Поздно приехали, да и толку от вас мало! Мужчина при смерти, и сорок уколов его не спасут!

Тут же подхватила другая товарка-сплетница. Женщинам-зевакам только волю дай — такой хай поднимут!

— Собака эта без привязи бегала тут полдня! Лаяла на всех, бросалась на детей! Меня чуть не укусила за ногу! Только ангел меня спас — она ведь могла меня повалить и тоже прогрызть сонную артерию!

Всё, Паук. С меня достаточно. Я попятилась задом, удаляясь от места происшествия. Я не видела собаку. Наверное, её уже пристрелили. Когда это всё случилось? Паук сказал в кафе Лимон — мне грозила бы такая участь, если б я не пошла вообще в школу. Что ж, вполне реальный такой расклад. Я утром маме говорю — у меня болит голова, в школу не пойду. Мама отправляется на кухню готовить, накапливается мусор. Она идёт ко мне в комнату и говорит — «Клотильда, иди, вынеси, пожалуйста, мусор. Заодно твоя голова пройдёт, подышишь воздухом, побудь немного на улице». Я иду, выношу мусор, как раз минутами возможно тридцатью-сорока раньше, и на меня набрасывается эта тварь, сбивает меня с ног, дико лает, клацает челюстями совсем рядом от моей шеи. Я пытаюсь сбросить её с себя — она рвёт мою одежду, рвёт кожу кусками. Потом приезжает скорая, меня, истерзанную и искусанную, увозят в больницу.

Эта картинка настолько отчётливо встала перед глазами, что я невольно вздрогнула, прогоняя наваждение. Я долго не могла успокоиться. Вдобавок, меня головная боль доконала. Я выбросила мусор в контейнер рядом с домом Румсов и вернулась домой. Там я осуществила свой план, прокралась в мамину спальню и съела таблетку от головы.

* * *

Ром Террисон, агент 004, был на Базе.

— Ром, признайся, ты тут ночуешь? Я как сюда ни приду — ты здесь!

— Почти ночую, — признался Ром, улыбаясь. — Клот, я кое-что нашёл! Идём.

Меня снова кольнул стыд. Почему Ром что-то находит, а я — нет? Мне казалось, я в этом расследовании как пятое колесо в телеге, и скоро меня отстранят. Ведь я ничего не сделала! Не выяснила про похитителя рапиры, про эту Хордерн.

Похожее ощущение я испытывала и вчера, когда Прэди с надеждой во взгляде смотрел на меня, ожидая, что я раз и навсегда избавлю его от проблемы. А я тоже ведь вчера знать не знала, как подступиться к Ханру и Денгеру. Но вечером в кафе Лимон Паук мне всё доходчиво объяснил. Так, может, Паук на этот раз подсядет ко мне за столиком в каком-нибудь кафе и расскажет, кто похитил рапиру Остару? Чтобы я хоть немного смогла помочь коллегам в расследовании.

Мы с Ромом пришли в наш кабинет Шестёрки. Я спросила, хотя задавать такой вопрос не собиралась:

— Ром, ты веришь в преднамеренность судьбы? То есть в неизменность будущего? Что вся информация о нас и о наших делах где-то записана, и даже зная это, мы ничего не можем изменить?

Ром секунд пять смотрел на меня, потом в потолок, потом выдал, улыбаясь:

— Нет, конечно! Будь так — все те прорицатели и пророки, которые предсказывали нам конец света, оказались правы, и мы бы с тобой даже не родились. Ведь первый конец света предсказывали ещё до нашей эры и произойти он должен был за пять тысяч лет до нашего рождения.

— А может, тогда же он и произошёл. Когда исчезла Атлантида, никто не знает. Может, и исчезла она пять тысяч лет назад, — проворчала я.

— Нет, я не верю в предопределённость будущего. Это фатализм — типа, что судьбу не изменишь. Будущее строим мы сами.

— Вот и я о том же! А как ты думаешь, Ром, всякие эти прорицатели — когда они предсказывают будущее для отдельного человека или для целого народа — они правду говорят, что они всё это «видят»? Или они ошибаются? Или «видят» они как раз то, что можно изменить? То есть видят как бы то, что должно случиться, если ничего не делать?