Весенняя путевка

Они опять побежали, держась за руки, бросились и поплыли, потом играли в мяч, загорали, и, лежа на песке, она, смугло загорелая, с чувством превосходства оглядывала этих жалких белоногих, белоплечих, бледнолицых девчонок, впервые раздевавшихся под ярким солнцем на горячем песке их привольного, счастливого приморского царства.

У нее похолодело где-то в спине, когда ей сказали:

- Щеколдину уезжать, бедняге! Съездим, проводим?

"Как уезжать? - со страхом подумала Лина. - Разве этому всему обязательно должен прийти конец?"

Она знала, конечно, сколько дней остается до конца ее путевки, но не думала об этом, главное, что не завтра, и точка. Так же как человек не думает о смерти, если уверен, что завтра-то еще ему ничего не грозит. А думать о том, что потом? Э-э, это уже "философия", то есть муть, "мистика и акустика", как изрекал своим мрачным голосом Улитин.

На залитой горячим вечерним солнцем платформе Лине все еще было не по себе. Вокруг толпились, перекликались, выглядывали из окон вагонов, втаскивали рюкзаки и чемоданы загорелые люди. Они жили у моря, купались, гуляли, загорали, как она, и вот для них все кончилось.

Проснувшись завтра утром, они уже не услышат шума моря, не увидят утренних, просвеченных солнцем гребешков волн, тяжелые гроздья махровой розовой сирени не будут прохладно задевать их лица на узеньких тротуарчиках. Они наденут пиджаки, кожаные туфли и разъедутся по своим делам и скоро, наверное, позабудут эти свои странные двадцать четыре дня жизни.

Она с недоумением смотрела на этих людей, так оживленно, даже весело готовившихся уезжать, будто они не замечали, что прошло, кончилось, не вернется, может быть, самое лучшее.

Неужели не понимают? Она все всматривалась в лица. Не чувствуют? Скрывают? И вдруг увидела в толпе ужасное, опухшее, в красных пятнах лицо Тони.

Щеколдин петушился и бодрился, что-то представляя на пальцах сквозь поднятое стекло, ему кричали с платформы, чего он не мог расслышать, и Лина потихоньку подошла к соседнему вагону посмотреть, что с Тоней.

Тоня не уезжала, уезжал ее возлюбленный Петя.

В благодарность за то, что Лина всегда следила за шпингалетами, которые Сафарова норовила нечаянно задвинуть, однажды Тоня мечтательным шепотом призналась Лине, что его зовут Петя. Он экскаваторщик. Живет недалеко от Каменец-Подольска. И когда она называла все эти слова: Петя... экскаваторщик, видно было, что для нее они волшебные и Каменец-Подольск какая-то блаженная земля, как для старинных мореплавателей острова Пряностей или мыс Доброй Надежды...

Теперь они вдвоем поднялись по ступенькам, затиснулись в угол площадки, где их толкали чемоданами входящие пассажиры, и, не обращая ни на что внимания, прощались: смотрели друг на друга в упор отчаянными глазами, потом бросались целовать друг друга и, с усилием разжав руки, опять смотрели друг на друга, изнемогая от беспомощности и напряжения.

Их заслонили пассажиры, и только за минуту до отхода поезда, когда уже спеша вышли последние провожающие, Лина опять увидела Тоню все еще на площадке готового отойти вагона, она торопливо утирала платком загорелое, немолодое, жесткое лицо Пети, а он ловил ее руку, целовал. Тоня что-то говорила, утешала, хотя и сама плакала. Поезд уже трогался, когда она, споткнувшись, соскочила на платформу, а Петя, высовываясь через плечо проводницы вагона, махал рукой сослепу от слез совсем не в ту сторону, где уже затерялась в толпе Тоня...

- Ты еще маленькая, ты молоденькая! - говорила вечером того же дня Тоня. Они сидели в темноте в беседке недалеко от кухни, Тоня нарочно поджидала Лину и привела ее туда, чтоб поговорить. - Ты не можешь всего понимать... Да и боже тебя избавь раньше времени начать понимать! Только старайся других не осуждать, что не такие, как ты.

- Неужели я осуждаю! Я сама думаю, все думаю и что-то плохо понимаю. Это про себя... а уж про других!

- Это наша Сафариха все про всех понимает, про все на свете, кроме самое себя, как она есть... деревянная душа. Ладно, я такая нехорошая баба, на курорте сошлась с чужим человеком, я пятнадцать лет замужем, двое ребят, и самой сорок не за горами, вот ужасы какие, а?.. И у него двое, и женатый пятнадцать с лишком... В одно времечко мы с Петей поженились, только в далеких разных местах. Он в Подольском-Каменце, а я вот где - в Рязани! Ты подумай только, какие мы нарушители морали и грешники: нам бы пятнадцать лет обождать, вот бы мы тут и встретились и как хорошо, законно, морально полюбили бы друг дружку. А вот не дождались, что ж нам теперь делать? Ну что? Что? - она схватила Лину за руку, теребила и дергала, точно вправду какого-то ответа требуя.

- Ой, - вздохнула Лина, томясь от неловкости, но не отнимая руку. - Ну что-нибудь же можно сделать, раз у вас так получилось... Вы решили что-нибудь, наверное?