Веселое горе — любовь.

— Повлиял бы на свою младшую дочь все-таки. Не девчонка, а сущая коза в юбке.

Я отправился на балкон — «влиять» на Леночку. И увидел: гостья и дочь сидят на корточках у голубятни, смотрят жаркими глазами на птиц.

Я тоже опустился рядом и стал глядеть. В голубятне шла обычная жизнь, совсем будничная, незамысловатая. Голуби кормили птенцов, чистили перья, беседовали на своем коротком ласковом языке.

Паша похаживал вокруг жены, поахивал от восторга, ни на кого больше не обращая внимания. Одувашка кланялась мужу, подметала хвостом пол голубятни и тихонько ворковала.

Старый Актер прыгнул на полочку и, вспомнив свою молодость, мигом раздул зоб.

— Ишь, дождевой пузырь! — ласково сказала Надюша. — Смотри, лопнешь, дурачок.

Мы, верно, долго сидели бы так, втроем, увлеченно наблюдая за голубями, но нас позвала Ольга. Стол был готов.

Леночка сейчас же разъяснила гостье, что обед готовил папа, а не мама потому, что мама уехала в лес собирать землянику, и с земляникой можно делать вкусные пироги.

— Мой отец тоже мог хорошо печь пироги с ягодой, — задумчиво отозвалась Надюша. — Он был лесником.

Даже Леночка почувствовала в словах своей новой знакомой явную грусть и не стала ничего спрашивать. А ей, конечно, очень хотелось узнать, почему папа у Нади «был», а не есть, и куда он теперь делся.

Покончив с едой, мы решили спеть. У Ольги очень красивый гибкий голос, а я и Леночка поем, как мельничные жернова, и надежда была на Надюшу.

Сначала спели наши самые любимые «Степь да степь кругом», «Эй, ухнем!», а потом решили: пусть каждый споет, что по душе.

Когда пришла очередь Нади, она подкрепила подбородок кулачками, склонившись, уронила косы на грудь и повела — сначала тихо, а потом все сильнее, все жестче и глуше:

Горы мои, горы вы Уральские,
Вьюги злые, лютые, да ветры осенние
Шумели над дорожкой да секли лицо...

Я слышал эту песню тюрьмы и каторги в горной Сатке, от старого коммуниста-подпольщика, и теперь странно было слушать давние слова от девочки, только начинавшей жить.

Надя пела на самой своей низкой гамме, твердо и отчетливо, и — странное дело! — слова о кандалах и курганах-могилах как-то отходили назад, а на душе оседали слова о своей, ни с чем не сравнимой красоте гор и тайги.

Потом Надя запела веселую частушку:

Я плясала, топала,
Выбирала сокола,
Выбирала сокола,
Белого, высокого...

И когда она кончила петь, я совсем внезапно догадался, что девочка поет песни своего отца.

Вскоре она стала прощаться, и я ее не задерживал: первое знакомство нередко требует размышлений и, значит, — одиночества.

Мы уговорились увидеться в следующее воскресенье. На этот раз у нее.

Настало воскресенье. С утра сеял мелкий дождь-ситничек, — и, выходя в дорогу, я накинул на плечи охотничий брезентовый плащ.

Леночка захватила с собой самодельный зонтик.

Через два квартала мы спросили у мальчишки, гонявшего кораблики по луже, где живет Беленькая.

— Надежда? А вон она живет где, — и мальчик кивнул на старый деревянный дом, стоявший в глубине двора.

Войдя во двор, я окинул его взглядом, но не нашел голубятни. Посмотрев на крышу, увидел: птицы живут на чердаке. Сетчатый выгул выходил на южный скат крыши. Лётик сейчас был закрыт.

К чердаку шла наружная лестница. Доски ее еще не успели потемнеть и пахли смолой.

В следующее мгновенье по ступенькам лестницы прозвучали быстрые шаги, и Леночка обнялась с Надей, точно знакомы они были невесть сколько дней.

Надя была в нарядном платье, и на нем, как живые, извивались серо-зеленые сенинки и желтели дудочки соломы.

— Пойдемте на чердак, — предложила Беленькая. — Я туда никого не пускаю, но вам можно.

Мы поднялись в голубятню, и я вскоре убедился, что все кругом носит следы заботливых рук Нади.

Девочка огородила проволочной сеткой часть чердака возле выгула, пол был покрыт гладкими досками и посыпан мелким песком.

Гнезда хозяйка расположила по углам и на разной высоте, для того, видно, чтобы птицы не путали их и не ссорились друг с другом.

Над голубятней в крыше было прорезано квадратное отверстие, и в него вставлен кусок стекла. Под этим окном стоял небольшой стол, чуть подальше темнела полочка с книгами, а подле нее висел на гвоздике мешочек с зерном и лежали разные лопаточки для чистки голубятни.

Вешая мой плащ на свободный гвоздик, Надя сказала:

— Очень люблю запах мокрого брезента. Мне тогда кажется: я в лесу и рядом папа.

Внезапно спросила:

— Хотите соленых грибков?

— Отчего же... С удовольствием...

Каблучки простучали по лестнице, и стало почти тихо. Лишь за проволочной сеткой мягко ворковали голуби да по железной крыше мелко стучал дождик.

Леночка приникла к сетке и молча разглядывала птиц. Я тоже стал глядеть на голубей.

Это были представители разных пород, и все же они удивительно походили друг на друга.

«Странно, — думал я, — что общего между длинноносым почтарем-великанцем и малышкой-чайкой, у которой клюв как пшеничное зернышко? А вот чем-то похожи...»