Веселое горе — любовь.

Голубка — и по фигуре и по очертаниям клюва я сразу признал в ней голубку — производила странное впечатление. Легкий и сильный корпус, круглая голова с шишковатым клювом выдавали ее родство с почтарями. Но оперение у нее было никудышное: мутно-белое какое-то, с синими рябинами, тоже мутными, оттого, что безжалостно долга таскали ее в руках. И только хвост был синего металлического цвета с белыми перьями по бокам, — хвост знаменитой птицы из голубятни Николая Ильича.

«Неужели Синехвостая?» — соображал я, тщательно осматривая голубку.

Да, это была она — маленькая рябая птица — гордость и любовь старого бухгалтера с тракторного завода.

— Ты знаешь, кого собираешься менять? — спросил я Женьку.

— Знаю, — ухмыльнулся он. — Это бухгалтерова птица.

Я отдал Женьке голубку шоколадного цвета и переложил Синехвостую в свой садок.

Уже прощаясь с Женькой, спросил:

— Как она к тебе попала?

— Видно, издалека домой летела, — ответил Женька. — Немного не дошла — темно стало. На мою крышу села. Я ее ночью уже сеткой накрыл.

— Что ж ты не оставил ее себе? — полюбопытствовал я, все еще не веря,-что в руках у меня та самая Синехвостая, о которой с уважением и завистью говорили все голубятники города.

— Уйдет! — ухмыляясь, сказал парень. — Мне не удержать. Старики держали, и у тех ушла. И у тебя уйдет.

Я купил Синехвостой мраморного почтаря — красивого и, как после оказалось, глупого голубя.

Мне хотелось получить от Синехвостой двух голубят, — на большее я не надеялся. Потом я выпущу птицу из гнезда, — и она уйдет к бухгалтеру, как уходила уже не раз из чужих домов.

Впрочем... Впрочем, может быть, ей понравится у меня и — кто знает? — вдруг она останется жить на балконе. Тогда все голубятники, сколько их есть в городе, будут приходить ко мне, восхищенно качать головами, вздыхать и удивляться.

Все шло как нельзя лучше. Синехвостая положила яйцо, — и в начале лета у нее в гнезде появился голый слепой птенец.

Через два дня после рождения малыша я, впервые за месяц, дал голубке свободу. Она прошла два медленных круга над домом, будто раздумывала, — потом отвернула и скрылась из глаз.

Под балконом уже толпились мальчишки, решившие посмотреть, на обгон Синехвостой. Женька Болотов что-то весело объяснял своим товарищам, — и я очень ясно представлял себе, что мог говорить сейчас этот парень.

Через полчаса, пригласив с собой дядю Сашу, я пришел к старому бухгалтеру.

Синехвостая сидела на коньке его голубятни и спокойно обирала перышки.

— Отдай мне ее на время, — сказал я бухгалтеру. — Подрастет птенец — верну.

— Не проси ты ее, пожалуйста, — взмолился Николай Ильич, и даже слезы выступили у него на глазах от необходимости отказать хорошим людям. — Не проси! Пока ее не было — извелся весь. Вернется к тебе — тогда другое дело. А так не проси. Не дам!

Мраморный почтарь, оставшись один, исправно кормил птенца несколько дней. Потом стал скучать. Он все чаще слетал с гнезда и, съежившись, сидел на крыше.

Я решил немного развлечь его и как-то утром отнес в парк и там выбросил в воздух.

Мраморный не нашел дороги домой, весь день носился по городу и вечером оказался в чужой голубятне одного совсем маленького мальчишки.

В тот же вечер ко мне на балкон опустилась Синехвостая. Она, торопясь, слетела в гнездо и бросилась к малышу, махавшему крыльями и пищавшему во все горло от голода,

Оставлять голубку одну, без голубя, было нельзя: она немедленно ушла бы к родному дому. Пришлось срочно купить ей подвернувшегося под руку старого ту́рмана.

* * *

Как только малыш подрос, Синехвостая снова положила яйца.

Через несколько дней я открыл гнездо. Голубь и голубка попеременно полетали по кругу, но вернулись домой.

Так случилось и на второй и на третий день. Я торжествовал: Синехвостая, наконец, полюбила новый дом! Здесь у нее были дети, муж, и она никуда больше не собиралась улетать.

Приходили знакомые голубятники, заглядывали в гнездо Синехвостой.

— Не надо было Николаю продавать ее так часто, — проворчал Карабанов, — мучили голубчешку — связывали, обрывали. Надоело ей..

На том и сошлись.

* * *

В конце лета вот-вот должны были проклюнуться у Синехвостой птенцы, — голубка загрустила. Голубь ей попался скучный и по-голубиному, наверно, некрасивый; а может быть, и не он — старый турман — был тому виной.

Синехвостая подолгу без движения сидела на крыше и часто посматривала на север, где был ее старый дом.

Однажды теплым августовским утром она решительно поднялась в воздух и стала набирать высоту.

Чем выше поднималась голубка, тем сильнее сплющивался круг ее полета, превращаясь в огромную вытянутую букву О. Птица все дальше и дальше отходила от моего дома, будто ее тянуло на север магнитом, и она все слабее и слабее сопротивлялась этой непонятной и властной силе.

И вот темная точка расплылась и растаяла в небе.

* * *

Вечером я пошел к бухгалтеру, надеясь больше на Дарью Ниловну: старуха заставит мужа продать ненавистную ей птицу.

На стук никто не ответил мне.