Весь мир под крылом

Когда, когда начнет он маневр? Нет, пока еще рано, он подпустит меня как можно ближе, когда я уже смогу стрелять, и пока я буду прицеливаться, он уйдет переворотом через крыло. Ближе, ближе, еще ближе, так, вот сейчас, вот сейчас бы я начал ловить его в прицел, дистанция метров двести, можно ближе, но ближе он не пустит, конечно, не пустит, я бы тоже не пустил. Теперь пора, если я не ошибся, то он начнет маневр именно сейчас.

Я надавил левую педаль и прижал ручку управления к борту влево, не снижая оборотов двигателя. Мы одновременно ушли вниз, не удалось немцу меня опередить, я правильно все рассчитал. Мы шли вниз, к земле, он умышленно затягивал вывод из пике, «фоккер» в пикировании набирает скорость быстрее «лавочкина», но на выходе я его догоню, «фокке-вульф» хуже выходит из пике, чем Ла-5ФН, более плавно, с меньшей перегрузкой, теряя при этом скорость. Тут-то он и попадется.

Попадется? А если нет? Вот, он уже выводит машину в горизонт, он, конечно бы, потянул вверх, на вертикаль, скорость позволяет, но я вышел из пике раньше, и теперь повис над ним, вверх он уже не уйдет. Высоты нет, вниз уходить просто не куда, а вверх нельзя, остается одно, только на вираж, все же я заставлю его работать на виражах.

Куда он уйдет, куда? Вправо или влево? Влево, конечно влево, он всегда уходил влево. И вдруг как огнем обожгла меня мысль, нет, не влево, а вправо! Он знает, что я жду от него маневра влево, и он, наверняка понял, в результате всех наших эволюций, что вправо мой самолет маневрирует хуже, если не дурак, то понял, а похоже на то, что он не дурак.

Я готовлюсь к левому виражу, и он это понимает, а он уйдет вправо, пока я переложу рули с левого виража в правый, он уже сделает полвитка. Моя машина повреждена, в правом развороте она стремится увеличить крен и опустить нос, нужно постоянно удерживать ее от срыва, радиус разворота увеличивается, и он за два или два с половиной витка зайдет мне в хвост. Тогда мы поменяемся ролями, уже мне некуда будет уйти. Переложить машину из одного виража в другой я не успею, я сразу же попаду к нему в прицел. Нет, вправо, только вправо. Я положил самолет в правый вираж и тут же, немедля, дал очередь из всего оружия. Две пушки и два пулемета одновременно выплюнули огненный смерч.

Немец, буквально, наткнулся на очередь, как всадник на копье, летящее наперерез. Я видел как пули и снаряды рвали дюраль «фокке-вульфа», они прошили его от мотора до стабилизатора, я видел как отвалилось крыло, как вспыхнул бензобак, расположенный в конце фюзеляжа. «Фоккер», разваливаясь на куски и оставляя шлейф дыма, шел к земле, падать ему пришлось не долго, высоты не было. Удар об землю, вспышка, и все, все, бой закончен.

Я набрал высоту, теперь пора возвращаться домой. Небо еще озарялось последними лучами заходящего солнца, а внизу, на землю уже легли вечерние сумерки. Я не помню, сколько времени продолжался бой, не знаю, сколько горючего осталось в баках, не могу понять, в какую сторону нужно лететь.

Компас разбит, на месте указателя топлива зияет дыра от пули. Если бы эта пуля прошла на полсантиметра ближе, то пробила бы мне голову, расплескав мозги по фонарю кабины. Можно было бы сориентироваться по солнцу, но оно уже заходит, вокруг, по всему горизонту пылают зарницы пожаров, и я не могу отличить зарева пожаров от зарева заходящего солнца.

Я остался один в этом мире, как ангел, изгнанный из рая, со своей заблудшей душой, потерявшей направление и чувство времени. Я развернул самолет в ту сторону, где, по моему мнению, должен был находиться наш аэродром. Облака, озаренные последними лучами заходящего солнца и отсветами пожаров, светились последним светом уходящего дня на фоне темнеющего неба.

Когда-то в детстве я любил подолгу смотреть на закат, наблюдать, как угасают окрашенные в розовый цвет облака, как темнеет небо, как первые звезды проступают в вышине, как умирает день, утонув в вечерних сумерках, и как ночь вступает в свои права. Я вспомнил наше село, расположенное вдоль извилистой реки, вербы, низко склонившиеся над водой, и церковь на высоком холме. Ее купола сверкали в лучах заходящего дневного светила, и звон колоколов разносился над полями, предвещая угасание дня.

Бабушка водила меня в церковь, где лики святых глядели с потемневших от времени икон. Одна икона особо поразила мое детское воображение. Седой старик, с длинной белой бородой смотрел на меня печальными, усталыми глазами. Казалось, боль и скорбь всего мира отразилась в этих глазах.

— Бабушка, кто это? — тихо спросил я.

— Это апостол Петр, ученик Иисуса Христа.

— А что у него в руках?

— Он держит ключи от рая, — отвечала мне бабушка, — когда душа человека после смерти возносится к небесам, праведные души апостол Петр пропускает в рай, а грешников ждут вечные муки в аду.

— А кто такие грешники, бабушка?

— Это те, кто грабил, убивал, воровал, обманывал, кто обижал других людей и животных. Апостол Петр не пускает их в рай, они несут наказание за свою грешную жизнь.