Вершины и пропасти

– Не беспокойтесь, Пётр Сергеевич, – Дунечка слабо улыбнулась. – Если надо, я и пешком идти смогу. Не верите?

– Я не допущу, чтобы вы шли пешком, – отозвался Тягаев. Он помог Евдокие Осиповне выбраться из саней, усадил её на своего каурого, сам повёл его под уздцы, боясь излишне утрудить и без того усталое животное. Кромин, с узлом за плечами, и их странный спутник пошли рядом.

– Спасибо тебе, Боря! – с чувством поблагодарил Пётр Сергеевич друга.

Борис Васильевич махнул рукой:

– Я ведь дал слово тебе, что позабочусь о твоей belle dame. Разве мог я не сдержать его?

Кромин заметно постарел за недолгий срок их разлуки. Похудел, осунулся, и не осталось ни следа от важности, от всегдашней весёлости и оптимизма. За всю жизнь не видел Тягаев его таким подавленным и мрачным.

– Ты вовремя появился, друг мой. Иначе нас, пожалуй, сожрали бы эти серые черти! А, ей-Богу, премерзко, по-моему, стать для этих тварей ужином! Всё что к «товарищам» в лапы угодить! – нет, бодрился ещё Кромин, но голос не так звучал, как бывало прежде, натянуто.

– У меня чуть грудь не разорвалась, когда я услышал крик Евдокии Осиповны в лесу, – признался Тягаев.

– Всё хорошо, что хорошо кончается, – усмехнулся Борис Васильевич. – Хотя нашему приключению конца и края не видно…

Заговорились и не заметили, что спутник их отстал. Даже и забыл про него Пётр Сергеевич. А он, бедняга, остался позади и уже валился в снег. Так и забыли бы, если б не всполошилась Дунечка:

– Боже мой! А где же Саша? Пётр Сергеевич, голубчик, умоляю, помогите ему! Посадите его на лошадь, а я пойду пешком! Он же болен, а со мной всё хорошо… – и спрыгнула на землю сама.

Тягаев вопросительно взглянул на Кромина. Тот лишь развёл руками:

– Это личная благотворительность Евдокии Осиповны. Она подобрала этого несчастного юношу на дороге. Я думал, что он – не жилец. Но она выходила его, так и едет с нами… Обождите, я сам подсоблю ему, – бросил узел в снег, пошёл, увязая в снегу, сгрёб медвежьими лапами бедолагу, поволок к лошади.

За это время Дунечка успела кратко рассказать Пётру Сергеевичу горькую историю поручика Колокольцева.

– Не могла же я бросить этого несчастного, – словно оправдываясь, говорила она. – Я бы себе не простила!

– Конечно-конечно, моя дорогая, вы всё сделали правильно, – согласился Тягаев, вспоминая, скольких замерзавших в лесу сам он, возможно, мог спасти и не спас, не дрогнул душой замёрзшей, слыша мольбы, и боясь за Евдокию Осиповну – как бы не захворала сама при такой благотворительности. Но и перед мужеством её, перед душой её – благоговел. Ни перед одной женщиной не благоговел, а ей – поклонился бы.

Вернулся Кромин с больным поручиком. Совсем юн тот оказался. И истощён так, что смотреть жалко. Но смотрел осмысленно, не в бреду – и то уже недурно. Пытался идти сам, отнекивался от лошади:

– Господа, право не стоит, – говорил, задыхаясь. – Пусть Евдокия Осиповна едет… А я ещё могу идти. Если бы только чуть-чуть медленнее, – и едва держался на ногах при этом.

– Сашенька, не глупите. Вы же шагу ступить не можете! – покачала головой Дунечка.

– Поручик, садитесь в седло, – строго сказал Тягаев. – Это приказ. Уже смеркается, и мы не можем медлить, иначе на ближайшей стоянке не найдём себе крова, и придётся ночевать на улице. Ну же!

– Слушаюсь, господин полковник! – влез кое-как на каурого не без помощи Кромина.

До деревни добрались в сумерках, все избы уже заняты были. Но кое-как отыскал Пётр Сергеевич свободный угол. Это был просторный дом сибирских старожилов. Не раз приходилось Тягаеву бывать в таких. Всё-то было благолепно в этих домах, крепко, на века построено. И в каждом – обязательный портрет отца Иоанна Кронштадтского. А нередко – и Государя. Таков был и этот дом, величавый покой и благолепие которого были изрядно нарушены постояльцами, спавшими в разных позах в каждом помещении, вповалку, прямо на полу. Хозяин оказался мастером по санному делу. По оному подвизалась и вся семья. Это кстати было! Сразу спросил Тягаев, нет ли каких ни на есть саней продать.

– Саночки-то, оно, может, и сыщутся, – отвечал хозяин, двигая мохнатыми бровями. – Да ведь не самокатные у меня. Чай, вам, ваше благородие, и лошадку ещё подай?

– Я бы хорошо заплатил…

– Чем? – хозяин усмехнулся. – Сибирскими деньгами, за которые при большевиках я ничего не выручу? Ходите все, ходите… Всем лошадей подай! Родить их вам, что ли? Весна придёт – землю на чём пахать?

– Мы же оставляем вам своих.

– Ага, чуть живых. Которых, чтоб снова забегали, кормить на убой надо. А чем кормить-то, ваше благородие? Вы же весь фураж выгребаете. Ваши кони солому даже с крыш обжирают. Нешто не могли большевику холку намять?

– Лошадь достанешь?

Хозяин вздохнул, махнул рукой:

– А куда ж я денусь? Всё одно спасу нет. Не вы заберёте, так красные отнимут. Уж лучше вы берите…

– Спасибо!