Вершины и пропасти

Так хотелось рассказать ей об Аглае! Обо всём рассказать! А не мог, просто не было сил. От нежданной этой теплоты как-то ещё больше ослаб Саша, размяк. Уже и на ноги подняться не мог. И появившийся её спутник, коренастый, мрачный мужчина, уже почти бесчувственного обрядил его в чужой тулуп и усадил в сани. И теперь они мчались в белую даль. А ангел сидел рядом, шепча утешно:

– Всё хорошо будет, миленький. Вот, приедем в какую-нибудь деревню – поедите горячего, полегчает вам. И руки ваши мы отогреем. Обязательно.

Слёзы замерзали на израненных холодом щеках. Слушая ангельский голос, Саша закрыл глаза, и впервые перед взором не явились кошмары, а увиделся безоблачный летний день, золотящаяся в солнечных лучах Ангара, семейный пикник: в тени сидят отец с матерью, наблюдая за игрой детей в волнах царицы-реки.

– Саша! Саша, не заплывай далеко! – взволнованно кричит мать.

– Маменька, не волнуйтесь, я же рядом! – успокаивает Андрей, и мускулистое его тело, блестящее от воды, внушает уверенность – с ним рядом никакая волна не страшна. Они с Аглашей играют в мяч. Плещутся, резвясь, и Саша с Юриком, поднимают волны друг на друга. И брызги воды радостно искрятся в солнечных лучах, как брызги шампанского…

Глава 7. Последний путь

Конец ноября 1919 года. Москва

У зверя есть нора, у птицы – гнездо, Сын же Человеческий не имеет, где головы приклонить… Звери и птицы всегда найдут себе пропитание, а что делать человеку? Человеку, имеющему несчастье принадлежать к вымирающему классу культурных людей? Царь-Голод об руку с тифом и лихоманкой воцарился в Москве, унося каждый день обильную жатву. Проснувшись этим утром, Юрий Сергеевич явственно ощутил, что не имеет сил подняться. Говорят, что сон притупляет голод, но и сон уже не выручал, хотя никогда в жизни не позволял себе Миловидов спать столько. Он и теперь не позволил бы, но каков выход? Электричество подавали в новую эру лишь на несколько часов в день, а ночи в ноябре были ранние. И свечей достать не вот удавалось – по тем ценам, по каким шли они, приходилось экономить каждый огарок. А без света ничего делать нельзя. Только спать. Как в деревнях прежде: с заходом солнца ложились, с зарёй поднимались. Первобытные времена! И жаль только, что Москва – не деревня была…

Сон не спасал. Больше десяти часов мёртво проспал этой ночью, а хоть бы чуть сил прибыло. От пронизывающего холода, от истощения тело словно онемело, а в голове растеклась липкая муть, в которой путались мысли. Пролежал ещё с час, а потом всё-таки совлёк измученное тело с постели, похлебал кипятку с лепестками роз, именуемого теперь чаем, поплёлся, пошатываясь, на службу.

А лучше бы и не ходил… Для чего было ходить, чтобы созерцать, как гибнут без следа труды всей жизни? День за днём утекали куда-то бесценные предметы искусства. Один реестр погибшего в Зимнем дворце мраком душу окутывал, парализовывал. Мягкая мебель и портреты Андреевских кавалеров проткнуты штыками, шкафы и прочая мебель изломаны в куски. На полу, как рассказывали, валялись разорванные исторические письма, заметки, записные книжки… Рисунки Жуковского! Миниатюры, портрет Императрицы Елизаветы Алексеевны, незаслуженно забытой Государыни, о которой князь Сергей Александрович собирал материалы и хотел писать, но не успел, злодейски убитый Каляевым. Украли множество ювелирных изделий, включая оклад Евангелия, из которого последнее было варварски вырвано и брошено на пол. Особенно усердствовали погромщики в покоях последнего Государя и его отца. Изломали мебель, в клочья изорвали важнейшие исторические бумаги, книги, портреты изорвали штыками так, что и восстановить нельзя оказалось. Среди прочих дивную работу Серова – портрет убитого Императора… А сколько ещё бесценных реликвий, невосполнимых мелочей стародавней жизни было утрачено! Слёзы наворачивались от мысли. Хорошо, сам не видел всего этого, а только от видевших слышал. Ещё и о том, что на стенах погромщики похабные рисунки изобразили. Свобода опять же!