Вершины и пропасти

Был ещё один человек, знающий о побеге. Санитар Гриша, помогавший доктору в его хлопотах о больных. Любич ручался за него. К тому же Гриша был очень силён физически, что могло быть кстати при побеге. Захарьин, однако, не склонен был слишком доверять ему. В деталях планы побега обсуждались лишь в кругу четверых: его самого, Юшина, доктора и Никиты. Остальным доверялось лишь кое-что по необходимости.

Слепнёву казалось, что план вынашивается слишком долго. Он и сам не мог придумать ничего толкового, а потому не роптал на товарищей. Но с каждым днём росла тревога. Никита чувствовал, как силы оставляют его. А для побега сколько их понадобится! Он понимал, что пройдёт ещё совсем мало времени, и он не то что бежать, но даже подняться на ноги не сможет. Но, вот, вроде бы обнадёжил Юшин, сам едва дышащий, что есть план. Лишь бы Захарьин одобрил!

Насилу дождался Слепнёв окончания «работ». Закинули с Калымовым последнего мертвеца в кузов грузовика, где уже горой высился страшный груз, утёрли пот со лба: Боже, дай больше никогда этих братских могил не видеть! Словно сам насквозь пропитался смрадом, и уже готовый покойник был. Заурчали грузовики, отъезжая, и стали отходить чёрные зыбкие тени, так и не отыскавшие своих…

Пленники возвращались в лагерь. Захарьин, как всегда, бравый: руки заложил за спину, голова гордо поднята, на лице, заросшем и пересечённом белым, длинным шрамом, ни тени тоски, насвистывает «Шарабан» – невольно залюбуешься этой спокойной отваге!

Наконец, захлопнулись за спиной «врата адовы». На дворе стразу привлекла внимание сутуловатая фигура комиссара Мехельсона. И Павлов тут как тут был, прислуживался. Построились пригнанные с «работ» пленные, мечтая лишь об одном: похлебать какой ни на есть горячей бурды и забыться сном.

– Захарьин! Юшин! Слепнёв! Калымов! Балашов! Выйти из строя!

Что ещё такое? Раскрыты? А где же Любич?.. Оставался в лагере, пользуясь положением врача… Неужели?..

– Что, падаль, утечь надумали? Бежать? – кривились издевательской усмешкой губы Павлова, щурились пустые, как у нежити, глаза. – Я вам устрою побег! В ад!

– Ничего у тебя не получится, – прохрипел Юшин, поднимая посеревшее лицо с почти исчезнувшими в чёрных провалах глазами, и присовокупил тяжёлое словечко, адресованное Павлову. Тот подошёл вплотную к капитану, навис над ним:

– Отчего же не получится?

– Нельзя сбежать туда, где мы уже находимся. Отсюда только в рай утечь можно, – глубочайшее презрение к палачу звучало в тоне капитана. Он словно нарочно провоцировал его. Пробежала усмешка по чёрным от запекшейся крови губам: – А тебе, дураку и мяснику, это невдомёк.

– Больше ты у меня не гавкнешь, собака! – Павлов со всей силой ударил Юшина своей дубинкой. – Сгною! – добивал ногами, вымещая всю злобу, потом велел караульным: – Увести их!

Увели, куда и ожидалось. В маленькую сараюшку, где уже стояли впритык друг к другу два десятка человек. Втиснули, вдавили и закрыли дверь. Здесь смертники должны были провести свои последние часы.

– Ироды! – мотнул головой Балашов. – Почему сразу не расстреляли?

– Сразу – слишком легко. А им надо, чтоб мы ещё помучались в ожидании смерти, – откликнулся Никита, вспоминая ночь в трюме «Гоголя».

– Это их благодеяние, – прошептал Юшин, стоявший лишь потому, что был плотно стиснут людьми, заполнявшими маленькое помещение до такой тесноты, что нельзя было даже присесть. – Они дали нам часы для покаяния и молитвы.

– Господа! Господа, вы меня слышите? – из дальнего угла послышался голос Любича.

– Доктор, и вы здесь? – Захарьин приподнялся на мыски. – А, вижу вас, сударь!

– А вы уже, должно быть, успели обо мне подумать?

– И о вас, и о вашем шкуре-санитаре. Где он, кстати?

– Это он донёс на нас!

– Неужели? А ведь я остерегал вас, Любич, доверять ему! Могли бы вы и поверить мне! Чёрт возьми, не такой я дурак – столько лет в контрразведке служил!

– Простите, Виктор Григорьевич, но я не мог не верить Грише, мы с ним не один фунт соли вместе съели.

– Что ж, теперь это уже неважно. Об одном жалею, что не успею на этом свете, придавить этого сукиного сына.

– Двенадцать вас избрал я, но один из вас был дьявол, – Юшин закашлялся. – Не беспокойтесь, господин подполковник. Он удавится сам.