Вершины и пропасти

А счастье коротким было… В тот вечер прибежала Таиска, смертельно напуганная, оглоушила с порога, задыхаясь:

– Большевики в соседней деревне! Уходите скорее! Они все избы обшаривают! Вот-вот здесь будут!

Кинулись опрометью в конюшню. Там ротмистр золотую цепочку с массивным крестом, чудом сохранённую, с шеи снял и всучил белой, как полотно, Таиске:

– Больше у меня ничего нет! Возьми! Продашь – хорошие деньги выручишь!

– Не возьму, нельзя, – замотала головой Таиска. – Ты же говорил, что это материнское благословение! Что это ещё твоей бабки крест!

– Они меня простят, – Орбелия сжал в кулак ладонь девушки с лежащим на ней крестом, обнял её, зареванную, поцеловал в ровный пробор на головке. – Прощай, красавица! Прости за всё и не поминай лихом! Если буду жив, найду тебя!

Заволокло тучами месяц, и в кромешной тьме выехали, таясь, за деревню, и тогда лишь припустили коней и рысью промчали несколько вёрст по степи. Если бы месяц той ночью повременил выплыть из-за плотной завесы туч, то обошлось бы всё без лишних приключений. Но он, как острый глазом соглядатай, выскользнул из своего укрытия, не иначе как затем, чтобы покликать погоню, указав серебристым лучом вынырнувшему откуда ни возьмись красному разъезду: «Вон они! Держите их!» С начала Восемнадцатого, со дня побега из плена в компании покойного Северьянова и юнкера Митрофанова не помнил Вигель такой безумной скачки. Мчались, припустив лошадей в меть, по бездорожью, по яругам, взметая комья грязи и снега, жмуря слезящиеся глаза от бьющего в лицо беспощадного, озлённого ветра, пригибаясь в надежде увернуться от сыплющихся вслед пуль.

Тех – был целый отряд. Они неслись по пятам чёрной стервятничей стаей, почти настигая. У них были винтовки. И пистолеты тоже были. И не было нужды скупиться на патроны в спины врагов. А отвечать им нечем было безоружным…

Орбелия, блестящий наездник, легко петлял и уворачивался под градом пуль, изгибался своим жилистым телом. Николай же к скачкам навыка не имел и в который раз за последнее время подумал, что спастись не удастся. И пожалелось, что не отдал Богу душу от тифа. Хоть бы плена тогда избежал!

Мчались уже по дороге, и впереди развилка была. Налево – снова степь, которую бороздили, как бунтующий океан. Направо – лесок.

– Расходимся в разные стороны! – крикнул ротмистр. – Может, хоть одному из нас повезёт!

– Прощай!

Разделились. Михаил Ираклиевич снова по степи нёсся, а Вигель свернул в лес. Разделились и преследователи. Была бы шашка или пистолет, то прекратил бы Николай эту скачку, а развернулся бы и принял неравный бой. Но безоружному оставалось только бежать, надеясь на чудо. Усталый соглядатай-месяц вновь затаился под пологом туч, и лес погрузился во мрак. Николай успел приметить глубокую ложбину и нырнуть в неё, соскочив с коня.

Не заметили. Пронеслись мимо алчущей крови стаей. И едва затих топот копыт, как стал Вигель пробираться дальше от дороги, затаился в гуще кустарника. Знать, поленились «товарищи» спешиться и прочесать окрестности. Повезло. К утру Николай, продрогший до последней возможности, решился продолжить путь. На душе было тяжело. Думалось об Орбелии. Повезло ли ротмистру так же, или сомкнулись навеки его глаза с вечными весёлыми огоньками, так и не повидав родных гор, улочек Тифлиса и побережья Батума? Думалось о Фроле Демьяновиче и черноглазой Таиске. Свалились на их голову и как бы не подвели под монастырь. Не пощадят их «товарищи», если дознают. Если бы могла спасти их добровольная сдача Вигеля большевикам, то непременно пошёл бы и сдался. На любую муку и глумление. И справедливо бы было… Но никого бы не спасла эта жертва. А, может, и хуже бы вышло.

Николаю повезло ещё раз. Плутая по лесу, он нашёл свою лошадь. Обрадовался ей, как родной, целовал в рыжеватый разгривок… Теперь оставалось пробиться к своим, нагнать отступающую армию, о положении которой никаких точных данных не имелось.