Вершины и пропасти

Пусть вдали громыхала сталь о сталь, а уцелевшие морт-мечи вздымали облака песка и извергали пламя, и хрипели тхарги, и пели рога – войско храма шло в наступление, пусть садхамы не то веселились, не то ярились среди дюн… Но сейчас все звуки отодвинулись, словно бы оказались отсечены невидимой стеной.

Мэв – черноглазая, черноволосая, бледная – неотрывно глядела на Радхаба, и под её внимательным взглядом он отчего-то перестал изрыгать проклятия и чуть ссутулил плечи, прижимая изломанную руку к груди. По сравнению с девчонкой он казался огромным – выше её раза в полтора, плечи широкие, большая голова, породистый крючковатый нос.

…огромным – и всё же очень маленьким.

По-прежнему не отводя глаз, Мэв выхватила поток морт и наделила стремлением. Радхаб вдруг воспарил над песком, перевернулся несколько раз с ног на голову – богато расшитые белые одежды смешно задрались – и затем скорчился, точно очутился в очень тесном пузыре, не рискуя не то что браниться – дышать слишком громко.

– Люди очень хрупкие, – сказала Мэв еле слышно.

– Да, – подтвердил Алаойш. – Как тонкий фарфор из Тайхэ, который может расколоться, если неосторожно взять чашку.

– Или как лепесток чийны.

– Или как лепесток чийны, – согласился он.

Радхаб крутанулся в воздухе ещё раз – и повалился на песок с глухим стоном.

Мэв на него даже не глянула; теперь она в задумчивости смотрела на собственные ладони, как если бы видела их впервые, а морт окружала её, словно сильное, ровное пламя в очаге.

«Она, разумеется, не забудет, – подумал Алаойш. – Но справится. Теперь-то уж точно справится».

Даже самый могущественный киморт не мог уследить за всем разом, поэтому бескровной битва не стала. Однако же она завершилась гораздо раньше, чем могла бы при другом раскладе сил, и унесла намного меньше жизней. Как ни странно, больше всего погибших и раненых было среди победителей: отвести вторую погибельную волну полностью Дёран не сумел, и даже сама попытка стоила ему трёх струн на семиструнке. Те немногие воины Радхаба, которые смогли уберечь морт-мечи, сопротивлялись до последнего, яростно, не жалея ни себя, ни врага. Жрецы, впрочем, тоже колебались, когда требовалось нанести последний удар…

И наконец – спустя несколько бесконечно долгих часов – всё завершилось.

Дольше всех боролся один отряд, дюжина воинов под предводительством низкорослого худощавого командира, который указывал только, но сам в сражение не вступал. А когда люди Ачира начали брать верх – повалился вдруг на колени и женским голосом закричал:

– Пощади! Пощади!

Накидка упала, открывая взорам уложенные в замысловатую причёску волосы, золотые серьги с алыми камнями, массивные налобные украшения… Всё в облике этой женщины выдавало знатную особу – или, по крайней мере, ту, что привыкла повелевать людьми и владеть многими богатствами. Многие из тех воинов, кто был родом из Кашима, тотчас узнали её, и послышались шепотки: «Михрани, михрани», – а сам Ачир замер и произнёс недоверчиво:

– Матушка?

То и впрямь была михрани, истощённая, посеревшая от усталости и гнева. Молча смотрела она за тем, как её воинов пленяют, а тех, кто продолжает сопротивляться, казнят. Лишь затем тихо произнесла:

– Меня тоже казнишь, о возлюбленный сын?

Ачир вздрогнул, как от удара, и его красивые глаза потемнели.

– «Возлюбленный»? – спросил он странно высоким голосом и хрипло усмехнулся. – Странная же у тебя любовь, матушка. И уж кому, как не тебе, знать, как долго и сильно я тебя ненавидел… Ненавидел – однако же уважал и почитал. Никто не посмеет причинить тебе вред, – продолжил он громче. – Ты вернёшься в свой дворец, к своему прекрасному саду, и будешь жить так же, как и прежде, в роскоши и неге. Только без прежней власти… Эй, там! – окликнул Ачир воинов, сопровождавших его, и отвернулся от матери. – Уведите госпожу со всем почтением и позаботьтесь о том, чтобы она не знала тревог и нужды, пока возвращаемся в Кашим…

Он хотел добавить что-то ещё, но не успел.

Михрани, свистяще выдохнув, подорвалась вдруг с колен, извернувшись, как змея, и выбросила вперёд руку с зажатым клинком. Почти дотянулась, но лишь почти – лезвие чиркнуло по краю одежд Ачира, а дальше всё случилось слишком быстро.

Сердитый коротышка-телохранитель, который всюду сопровождал Ачира, наискось рубанул мечом, выбивая кинжал из пальцев у михрани… и прочерчивая тонкую линию ей от груди до горла.

Запахло кровью.

Ачир, оттолкнув телохранителя, рванулся к матери, успев подхватить её уже над самым песком. Она хрипела, царапала себе горло, силясь выговорить что-то – проклятие ли, прощание ли – и затем утихла, обмякла. Лицо у неё посветлело и сделалось вдруг невыносимо прекрасным; сходство между нею и сыном стало таким очевидным, как никогда при жизни.

Она как будто бы спала – и наконец больше ничего не желала и ни о чём не жалела.