Вернуться по следам

Сначала трамваем, с двумя пересадками, потом троллейбусом. По дороге Шкарик смешил меня стихами Хармса, а Ричард смотрел в окно. За троллейбусом тянулся длинный, почти летний шлейф пыли, в открытом окне трепетало призрачное знамя зноя, пахло раскаленным асфальтом и соляркой.

Людей было мало – воскресенье, все за городом, и мы путешествовали с комфортом, пока в троллейбус не вошла старушка в боевито сдвинутом на лоб (как кепка у гопника) каштановом паричке.

– О! Поразводили тут собак, людям в троллейбус не войти! А расселись! Ни стыда, ни совести, пожилые люди стоят, а они…

– Дамочка, что же вы сердитесь? И места свободные есть, и собака в наморднике, как положено, – примирительно сказал Шкарик, но старушка не унималась, прошла на свободное место и продолжала ворчать всю дорогу – про бессовестную молодежь, которая развела собак, когда людям жрать нечего.

– Не обижаешься? – спросил Шкарик у Ричарда, и Ричард вежливо шевельнул хвостом.

Пес выглядел довольным и безмятежным, кататься в общественном транспорте он любил, а с тех пор как Катя помогла мне обучить его команде «Защищай!», которую пес отрабатывал в наморднике, он стал относиться к этому сомнительному собачьему украшению лояльно.

Катя многому меня научила. Я ездила к ней в питомник каждую неделю, стабильно прогуливая школу, но в разные дни – чтобы не бросалось в глаза.

Катя научила меня любить и понимать кавказских овчарок (ее любимых собак), работать с доберманами и черными терьерами, о которых до этого я знала мало – мой папа их не держал, а просто читать о собаках – это совсем не то.

Катя была профессиональным кинологом, а я многие вещи делала интуитивно, но общий подход к воспитанию собак у нас совпадал, так что мы сдружились до девчачьих сплетен – частенько, покормив собак, сидели и болтали о всяком. Однажды я спросила:

– Кать, а тебе нравится Федор Сергеевич? – Меня беспокоило то, что все мои знакомые мужчины были неженатые и какие-то заброшенные.

– Нравится, – улыбнулась Катя, – но не так, как ты думаешь. Я была знакома с Дашей, его женой. Не близко, так… Потом она уехала, ну ты знаешь… А я случайно встретила Федю… Он сильно пил тогда… Я в курсе была, что он собак очень любит, и помогла ему в ДОСААФ устроиться, инструктором… А сюда уж его без моей протекции пригласили. Федя с выпивкой завязал… Ну, и вообще… Ты знаешь, он хороший человек… А так, как ты думаешь, мне никто не нравится. Мать голову уже прогрызла – тебе тридцать пять, а ты все без семьи… А вот она, моя семья, – Катя обвела рукой вольеры с собаками, – другой мне не надо. Хорошо еще, что дед умер…

Я захихикала.

– Ой, что это я говорю… – спохватилась она. – Я хотела сказать, что дом мне вовремя достался, я от родителей съехала, и теперь так хорошо и спокойно… Какой-то я паук, Славка, мне одной да в деревне очень хорошо – простор, собаконьки мои, никто не мешает… И зачем я тебе все это рассказываю?

– Наверное, больше некому.

– Да. Никто не поймет. Да и не поверит, подумают – замуж выйти не получилось, вот и врет… А ты понимаешь?

– Не знаю. Но я верю. Почему бы человеку и не хотеть побыть одному?

Шкарик дернул меня за рукав и скомандовал:

– Выходим!

На тихой окраине мы, сверяясь с бумажкой, нашли нужную хрущобу, поднялись на пятый этаж и позвонили в квартиру 72.

Долго никто не отзывался, но Ричард насторожился, и я поняла, что нас рассматривают в глазок.

Открыла нам женщина монументальных размеров, похожая на злого индийского бога – высокая прическа, тяжелые серьги, длинно подведенные глаза, маленький крючковатый нос, утопленный в мясистом, сильно набеленном лице, три жирных подбородка, черный халат в китайских драконах, из-под которого трогательно выглядывал кончик простой сатиновой ночнушки в красный горошек.

– Собака зачем? – проквакала дама, и я поняла – нет, не индийский бог, царевна-лягушка. Вернее, царица-лягушка. Я всегда подозревала, что она и должна быть похожа на жабу.

– Вы не беспокойтесь, он воспитанный, будет у двери лежать и не шевельнется.

Дама впустила нас.

В прихожей было очень тесно, и Шкарик первым прошел в комнату, прошелестев дождем бамбуковой занавески, а хозяйка еще некоторое время наблюдала за тем, как Ричард лежит и не шевелится.

– Дисциплина – это хорошо, – наконец сказала она. – Проходи, девочка. Только обувь сними.

Я вслед за ней прошла в крошечную комнату, устланную и завешанную пестрыми коврами. Польская стенка была забита хрустальными вазами и фарфоровыми статуэтками, у стены стояло старое пианино, над ним висел портрет Есенина с трубкой. Красные плюшевые занавески, красные плюшевые кресла, диван, журнальный столик, горка в углу.

«Вот и коробчонка», – подумала я и села на диван рядом со Шкариком.

– Ждите! – сказала дама и уплыла в соседнюю комнату. Вернулась она оттуда, неся в жирных, жабьих лапках картонную коробку, обтянутую тем же красным плюшем. Поставила перед нами, открыла: – Выбирайте.