Вернуться по следам

Я вежливо улыбнулась. Это была детская шутка, для первоклашек, а для такого взрослого дядьки стыдная. Звучала так: «Засунь два пальца в рот и скажи «щука». Получалось – «сука», дети радовались, но детям простительно. А этот-то чего? Слов, что ли, плохих никогда не слышал?

Насладившись своей шуткой, дядя Жора отхлебнул чаю, поудобнее устроился на стуле и сказал:

– Эх, хорошо сидим… Смешная ты, гагара… Ты вот что. Собака эта мне ни на хер не уперлась. И башли свои можешь при себе оставить… Не, не так… У тебя там мелочь была…

– Что?

– Мешок с мелочью. Давай сюда.

Я без лишних вопросов протянула ему пакетик. Дядя Жора достал оттуда монетку, показал мне:

– Это я с тебя возьму за Дика. А то фарта не будет, ясно?

– Ясно. Спасибо. – Я старалась ничем не выдать своего удивления.

– Ага, въехать не можешь, зачем звал, – с самодовольным смехом сказал дядя Жора. Я коротко кивнула. – А низачем. Так, побакланить хотел. Интересуюсь я, шустрик, как ты умудрилась такое злое кобло с цепуры снять. Слово, что ли, какое знаешь?

– Никакого слова я не знаю. Сняла, и все. Жалко стало.

– Жалко, ишь… Ты мне арапа не заливай… К нему ж никто подойти не мог, это ж зверь был, даже на меня кидался…

– А что же ему на вас не кидаться? – не удержалась я. – Вы же его палкой били…

– Лопатой, – поправил меня дядя Жора. – А чего? Собака – она и есть собака… Как не поучить?

– Лопатой, – горько повторила я и, на минуту потеряв самообладание, добавила: – Эх вы… Такую собаку чуть не загубили…

– Какую – такую? Чего ты мне тут бурагозишь?

– Да золотая собака потому что. Он все с полслова понимает, без всяких лопат. И защиту работает, и охрану, и что хочешь…

– И лапу дает?

– И лапу, – хмыкнула я.

– Так я и спрашиваю – как он тебя слушается? Чего ты такое знаешь?

– Да ничего такого я не знаю! Собаку надо как ребенка воспитывать, чтобы с пониманием… А не лопатой… Тогда и кидаться не будет.

– Как дите, говоришь… – Дядя Жора по новой налил воды в кастрюльку и поставил на печку. – Ох и порол же меня батя… Один раз так в ухо заехал – неделю в голове звон стоял. Так что ж? На то его родительская воля была… – Дядя Жора опустился на стул, кинул в рот пирожок, прожевал.

А до меня вдруг дошло, почему он не кажется мне противным и жестоким, – потому что он таким и не был. А то, что Ричарда бил, – его так научили, вот и все. Собака есть собака. Я-то, по сути, ничуть не лучше – просто меня научили по-другому. А человек же не думает каждый раз: «Что я делаю? Правильно ли это? Хорошо или плохо?» – так и с ума сойти не долго. Делает себе и делает, что привык. Не задумываясь.

И я стала рассказывать – про папу, про его свору гончих, про то, как я училась ходить, вцепившись в густую, жесткую шерсть папиного волкодава, про овчарку Рекса, про всех. Про то, что собака – друг человека, хотя человек собаке – хозяин, такая вот нестыковочка, и часто недобрый хозяин, а собака все равно остается ему другом, выручает и все прощает, потому что у нее такой инстинкт – служить и защищать. Про то, что ни одна собака человека не тронет, если тот ее любит и не боится. Про то, что собаку не обманешь, она слышит мысли, а человек – всего лишь слова, и его легко запутать и сбить с пути, а собаку не собьешь.

– Ну ты без хлеба не останешься, – сказал дядя Жора, с удовольствием закидывая в пасть последний пирожок. – Тебе бы романы тискать… Так я теперь разобрался. Ты с малолетства при собаках, выходит, вот они тебя и того… Понятно. Опытная, значит, хоть и малая совсем… Был у меня один такой знакомец – инструктор в третьем поколении, его тоже собаки не кусали. Мог любому фокусу пса выучить за не хер делать.

– Инструктор? Так вы собаками занимались?

– Нет, – криво усмехнулся дядя Жора, – не люблю я эту сволочь. Так, случайный знакомец. Да и зачем мне? Я и без ваших штучек любой собаке за неделю ума дам. Лопатой. – И дядя Жора раскатисто захохотал.

И тут мне стало плохо, по-настоящему плохо. У меня бывало так – я думала не словами, а как бы картинками, словно мне показывали куски документальной хроники из будущего внутри головы. И теперь я увидела маленькую глупую Щуку, «детскую» собаку, веселую, доверчивую и совсем не агрессивную. Увидела, как сильный и безжалостный дядя Жора бьет ее лопатой, а она мечется и скулит от ужаса, не понимая, чем провинилась. Это не Ричард, несгибаемый пес, который защищался, сколько мог. Она сразу сломается – будет скулить, моля о пощаде, ползать на брюхе в собственной луже, может быть, и погибнет – от страха и отчаяния.

У меня закололо в боку, как на длинной дистанции кросса, когда первое дыхание уже кончилось, а второе еще не открылось, перед глазами поплыло, хотелось умереть, уснуть, как этому датскому принцу, или выплеснуть дяде Жоре чай в лицо – в лицо, которое вдруг стало отвратительной мордой.

Но ничего этого было нельзя. Надо было выручать собаку, а истерика в таком деле ни к чему. Я хотела глотнуть чаю, чтобы успокоиться, но не рискнула. Не стоило показывать, что у меня дрожат руки.