Вернись в дом свой

Выходя из дома, встретил соседку, красивую темноволосую женщину в клетчатой юбке и красной куртке. Алый цвет шел к ее смугло-румяному лицу, большим черным глазам, тонким бровям вразлет, и, похоже, женщина это знала. Возможно, она знала не только это, заметила, конечно, что Тищенко не раз посматривал на нее. Правда, он любовался ею, как весенней березой в яркой листве или легким облачком в небесной сини, а может, и не только так. Даже наверняка не так. У него, конечно, и в мыслях не было заговорить с ней или бросить легкую шутку, сказать комплимент, а вот поди ж ты — пробегала почему-то по сердцу сладкая истома, и хотелось отменно выглядеть в ее глазах.

Василий Васильевич, уступая ей дорогу, шагнул с тротуара, и бутылки в сумках звякнули. Он покраснел. Подумал, что ему, пожалуй, не очень-то к лицу ходить со стеклотарой. Стыдно вроде бы, неловко. И тут же поймал себя на каком-то несоответствии, какой-то двойственности — маленькой, крошечной, но все же, — и даже остановился на тропинке. Конечно, подумал, он немного изменился с тех пор, как к крыльцу дома — а его видно из всех окон — стала подъезжать коричневая «Победа» и он садился в нее сначала словно бы несмело, будто занял не свое место, а потом уже и так: небрежно, напоказ хлопая дверцей… Именно напоказ, небрежно. С какого же это времени? Может, с тех пор, как повстречал на тротуаре по дороге к машине эту женщину под руку с ее мужем?

И вдруг он понял, что все это прямого отношения к черноволосой красивой женщине, бросившей на него лукавый взгляд, не имеет. Дело тут совсем в другом. Теперь он понял и Баса, который после того, как поработал начальником в главке, некоторое время ездил на работу в такси, а встретившись однажды в трамвае с Ириной, покраснел, потом побледнел и чуть было не выпрыгнул на ходу. Ирина тогда, рассказывая, не могла этого понять, и Тищенко тоже. А теперь понял и рассмеялся. И когда в очередь за ним встал мужчина в стеганке, видно, работяга, который, окинув взглядом его бутылки из-под коньяка и шампанского, проворчал: «Выброшенные деньги», — засмеялся снова. Это смешливое настроение не покидало его, пока он не вернулся домой и, бросив на стол мелочь, сказал:

— Это мы обменяем на динары.

Она догадалась, что подоспели документы на туристскую поездку в Югославию, они так давно заполнили их, что и забыли. Ирина обрадовалась этим путевкам, как спасению, ей показалось, что там, в далекой стороне, она убежит от Ирши, их магнитное силовое поле за это время разрядится, иссякнет. Время съедает и не такие силовые поля. Так ей казалось. Сборы, чемоданы, дальняя дорога, суета, новые знакомства в группе — Сергей отдалился, она видела его, как видят, проезжая на машине, человека, стоящего за штакетником. А потом Плитвицкие озера с голубой, словно искусственно подсиненной водой, и шумный Сараево, где на базаре чеканщики инкрустируют дорогие сервизы, а продавцы предлагают купить на память огромные страшные ножи с костяными ручками, и древний Сплит с узенькими улочками и старинными, почти ровесниками римскому Колизею, домиками, и, наконец, роскошный Дубровник. Правда, все, чем Ирина любовалась, она видела не только своими глазами, но и еще чьими-то — оценивала, восторгалась, осуждала. Она знала, что не поделится своими впечатлениями с Сергеем, и от этого чувствовала какую-то неполноту путешествия. Сколько раз ночью лежала без сна, и ее охватывала тоска, почти отчаяние. А когда наконец проваливалась в неспокойный сон, снились чудища, и она просыпалась с лихорадочно бьющимся сердцем. В Дубровнике они несколько дней отдыхали. Жили в небольшом отеле около самого моря, ездили на остров, бывший лепрозорий, побывали в океанарии, осмотрели знаменитую галерею произведений Мештровича. Народу в эту пору на курорте было мало, в отеле только и были они да немцы, с утра до вечера сидевшие в баре и пившие то «црвеня», то «бяле» вино. А море шумело, клокотало — погода была штормовая, и огромные белые валы обрушивались тяжелыми громадами на пляж, на скалы, ударяли в стену гранитного мола. Она часами смотрела на море, и временами ей хотелось плакать, такое оно было грозное, могучее и равнодушное. И совсем беззащитным казался маленький кораблик на горизонте, который то нырял в седую пену, то снова показывался и упрямо полз куда-то на край света. Море пахло остро, возбуждающе. Однажды оно выкинуло к ее ногам мертвого морского ежа, в другой раз разрезанную пополам большую рыбу с длинным острым носом. В море никто не купался, хотя в погожие дни несколько пляжников, спрятавшись от ветра за скалы, вбирали в себя скупые, почти уже зимние солнечные лучи.

— Побывать на Адриатике и не искупаться, — сказал Василий Васильевич. — Что я скажу в Киеве?

Он разделся и прыгнул со скалы в бушующее море. Вода обожгла его как огнем, но он проплыл большой круг, его голова мелькала меж пенящихся гребней, и Ирина, не на шутку испугавшись, кричала, звала его, но голос тонул в грохоте волн. Немцы смотрели с балкона отеля и смеялись.