Верняк

– Моя настоящая цель – продать только один вместе с моими персональными услугами, поэтому имеет не слишком большое значение, как я его называю.

Я раскрыл рот, чтобы что-нибудь сказать по этому поводу, но он так и остался открытым. Комментариев не последовало. Из-за дома вышла, не спеша, как бы прогуливаясь, Мэри-Лу-Жозефина-Петрушка-Фу-ты-Ну-ты, столь же нагая, как и в день ее рождения, со стаканом мартини в руке. Стакан был настолько полон, что ей приходилось двигаться крайне медленно и очень осторожно. Другая рука, сложенная "чашечкой", находилась под стаканом, чтобы не дать пропасть ни единой капле, если напиток расплещется. Должен заявить с полной ответственностью: это было зрелище, заслуживающее внимания.

Она прошла мимо меня к Моррейну, который все еще стоял, но сейчас его руки уже не были заложены за спину.

Он дружелюбно посмотрел на нее, будто его это явление позабавило, и сказал, улыбаясь:

– Ах ты, вольная душа, моя маленькая Мелинда!

– Я сделала тебе мартини. До того как залезть в ванну.

– Вижу, – ответил он. – Да, я бы с удовольствием выпил мартини, но...

Он взглянул на часы на левом запястье.

– У меня, дорогая, важное свидание, и мне надо сохранить ясную голову.

Я подумал, что Моррейн намекает на продолжение разговора со мной, но он сказал:

– Поэтому я только сниму пробу. Но позволь тебе посоветовать: предложи этот прохладный деликатес, сооруженный твоими маленькими горячими ручками, моему полному энтузиазма другу Шеллу Скотту. Видишь, он подползает к тебе сзади.

Я и не думал "подползать". Возможно, я только слегка подался вперед, но ни один беспристрастный наблюдатель не сказал бы, что я делаю нечто подозрительное.

Мелинда, или как там, черт побери, ее звали, повернулась и двинулась ко мне своей очаровательной походкой.

– Не будет ли вам угодно?..

– Хм-м, – выдохнул я.

– Право же, он хорош. Я вообще не налила туда вермута.

– Рад это слышать. Но...

– Вы только пригубите, чтоб не лилось через край.

– В этом есть смысл. В этом масса смысла. По крайней мере, я слышал много вещей, в которых смысла гораздо меньше. Итак...

– Я его подержу для вас, пока вы сделаете глоток. Нормальненько?

– Нормальненько, – согласился я.

Она придвинулась еще ближе, поднеся полный до краев стакан к моим губам, а я наклонился вперед, чтобы отпить немного, и тут заметил, что за этой безумного томатного цвета спиной Дев Моррейн лопается от беззвучного смеха.

– О, вы отхлебнули слишком много, – сказала девушка. – О, он у вас льется через нос.

– Почему бы и вам не вымочить голову и все ваши остальные прелести в ванне? – спросил я ее. Спросил после того, как выудил из своих ноздрей то, что на вкус очень напоминало маслину и ямайский перец.

– Вы не привыкли много пить, да? – поинтересовалась она ласково.

Я промокнул глаза носовым платком.

– Нет, так не привык.

– Хотите допить остальное? – спросила она, протягивая мне стакан с мартини и всем, что в нем осталось.

– Конечно. На этот раз я вылью его в ухо.

Я взял стакан, и она, весело поболтав в воздухе пальчиками, удалилась тем же путем, что и пришла.

Когда Моррейн отсмеялся, я произнес:

– Ну, конечно, это было забавно, но давайте вернемся к вашему "дудлбагу".

Я осекся не потому, что он что-то сказал, – нет, он не сказал ничего, но лицо его побагровело от гнева, губы сжались в неразличимо узкую полоску. Он попытался выговорить что-то, но не смог. Повернулся, снова сцепил руки за спиной, сделал круг, направился к своему стулу, сел и хлопнул руками по коленям.

– "Дудлбаг", – проговорил он наконец.

До этого момента я старался воздерживаться от этого термина, потому что Джиппи и Сайнара убедили меня, что это вызовет в Деве Моррейне не самый лучший отклик. Они были правы. И я думаю, что я и сам не употребил бы этого запретного слова, не отвлеки меня определенные обстоятельства.

После нескольких минут безмолвия я произнес:

– Простите, Дев, право, не знаю, работает ли ваш прибор или нет, но я не собирался отзываться о нем...

– Прибор – это, конечно, другое дело, – проворчал он кисло. – Прибор – это, конечно, лучше, чем... – Он нахмурился. – Наверное, за все эти годы я стал очень чувствительным к этому проклятому слову. Каждый раз, как его слышу, у меня начинается слюнотечение, как у собаки Павлова. Не от голода – от бешенства. Я представляю, как те, кого по причине тупости исключили когда-то из детского садика, смотрят на меня, тихонько ржут и вертят пальцем у виска. Это чертово слово...

Он не закончил фразы, кивнул пару раз, будто продолжал безмолвный диалог с самим собой, поглядел на часы, снова кивнул и посмотрел на меня.

– Шелл, мой подозрительный друг – или, может быть, враг? – не хотите ли поглядеть, как работает этот... – Он закрыл глаза, вздрогнул и с омерзением продолжил: – ..."дудлбаг"?

– Это было бы интересно. Но я, вероятно, не пойму, работает он или нет, если мне не покажут его по телевизору.