Верная

Я не понимаю, как мне быть дальше. Более того, пока я даже не берусь судить об этом, иначе башка взорвётся. Вместо этого я в кои-то веки позволяю себе просто наслаждаться происходящим. Тёплой, живой, настоящей Женькой. Её голова лежит у меня на груди. Перебираю мокрые длинные пряди, соскальзываю пальцами ниже, на шею, которую мне, признаться, всё ещё хочется свернуть. Это ж надо – тратить свои лучшие годы на сидельца вроде меня! Это неправильно… Неправильно – рисковать и подставляться. Неправильно перечёркивать свои интересы ради интересов какого-то мужика. Пусть даже любимого. Неправильно столько на себя взваливать. И тащить… Если бы моя дочь поступила так, я бы сошёл с ума. И решил, что как-то неправильно её воспитывал. А тут… не знаю. У меня когнитивный диссонанс. С одной стороны, мне, чтобы привести Женьку в чувство, до сих пор хочется хорошенько её встряхнуть. С другой, я бы полжизни отдал, чтобы морок её любви ко мне никогда не рассеивался. Чтобы и через сотню лет она смотрела на меня так же. Как? Как на бога. Стоит только подумать о том, сколько всего она для меня сделала за эти годы и… нет. Лучше не думать. Это просто невозможно осмыслить и остаться в здравом уме. Осознание глубины её чувств, бесконечности её преданности лишает разума. И всё другое начинает казаться таким незначительным, таким мелким, а я сам – таким непроглядным дураком, что словами не передать. Почему я этой глубины не разглядел сразу? Уж не для того ли, чтобы спастись? Чтобы с достоинством пережить выпавшие на мою долю испытания, ведь если бы я что-то понял тогда, без неё в клетке мне было б совсем не выжить. Или я излишне драматизирую? Что я на самом деле чувствую к ней, кроме огромной благодарности и довольно эгоистичного чувства довольства, вызванного тем, что в этом грёбаном, насквозь прогнившем мире есть человек, который любит тебя вот так иррационально, вопреки здравому смыслу? А вот хрен его знает. Я любовь не так себе представлял. И теперь, по мере того, как меняется моя оптика, уверенность хоть в чём-либо тает, как прошлогодний снег.

– Сколько мы можем здесь оставаться? – проникает в мои мысли тихий голос Воскресенской.

– А что? Ты спешишь?

– Нет… Но ты сам говорил – это может быть небезопасно. Наверное, лучше не злоупотреблять.

– Забей. Разок можно. Потом непонятно ведь, когда ещё появится такая возможность.

Женька затихает. Я веду пальцами по её животу вверх, очерчиваю грудь. Она манит меня страшным образом. Кто бы мог подумать. Но что ещё более интересно, так это тяжесть, охотно наполняющая низ живота. Я даже не предполагал, что я ещё на такое способен. Всё ж мне сорок четыре, а не шестнадцать.

– Серго…

– Да?

– Что теперь будет?

– Не знаю. Как ты понимаешь, события последних дней несколько скорректировали мой план.

– Я не хотела.

– Чего?

– Менять твои планы.

Женька приподнимается и, меняя положение, садится, натянув на грудь простыню. Один сосок непослушно выглядывает из-под её покрова. Мой рот наполняется слюной. Желание ей обладать здорово отвлекает.

– Да, ты просто решила их к чертям уничтожить, – растягиваю губы в невесёлой улыбке.

– Это не так. К тому же… тебя это ни к чему не обязывает. Я ничего не прошу.

– Вся такая дохрена самостоятельная?

– Когда самостоятельность стала недостатком?

Глупый выходит разговор. Мы оба говорим что-то совершенно не то.

– Никогда. Забей. И лучше расскажи, как ты сама видишь ситуацию.

Воскресенская закусывает губу.

– Никак. Потому что она от меня не зависит.

– Серьёзно? А от кого же она зависит тогда?

– От тебя. От того, чего ты, Серго Горозия, хочешь.

– Мои желания уже давно никого не волнуют.

– Ой, да ладно. Можно подумать, тебя это беспокоит. Ты же всё равно всё сделаешь по-своему. И никто тебя не остановит. – Говоря все это, Женя отворачивается к окну.

– Твоя вера в меня поражает.

– Это не вера. Это знание. Ты забываешь, что это я помогала тебе готовить пути отхода.

– О, этого мне не забыть никогда. А вот скажи, Евгения Александровна, в той моей новой жизни есть ли место для тебя и Нино?

– В каком смысле? – она оборачивается и смотрит на меня, не мигая, тем самым выедающим мозги взглядом.

– В прямом. Ты готова всё бросить, чтобы быть со мной? Семью бросить, страну, дом. Насиженное место. Карьеру, в которой ты, надо сказать, добилась больших успехов. Променять это… я ведь даже не знаю, на что? Жизнь политической беженки без каких-либо понятных на данный момент перспектив. Ну, что молчишь?

– Да вот прикидываю, насколько ты сам готов к моему ответу.

– Что это означает? – сощуриваюсь.

– А то, что ты не можешь не понимать, что этого мне бы хотелось больше всего на свете.

– Неправда.