Как бы Жора не уверял меня, думал я, что незаменимых людей нет, все же такие дела как создание новой жизни, ее, так сказать, строительство из кирпичиков ДНК, по сути - творение, нуждаются в животворной силе человеческого тепла, духа, который необходимо вдохнуть в новую жизнь для ее стойкости, как раскаленный клинок в ледяную воду. Да, как тот гран углерода, что делает мягкое как глина железо крепкой как алмаз сталью. И Аня как раз и несла в себе все признаки такого духа. Позвонить ей сейчас? Наши клеточки, помню, любили ее и всегда отзывались веселым жизнерадостным смехом на ее приветствие. Вдруг я впервые ясно осознал, что о работе без Аниного участия нечего и помышлять. Мне казалось, что эту истину я давно признавал, но теперь, сидя у железной лапы Эйфелевой башни, я впервые объяснил себе причину такой ясности: Аня - ангел. Да, в ней всегда было больше божественного, чем человеческого, и все признаки этой божественности делали ее ангелом, которого окружающий люд явно не замечал, многие посмеивались и даже недолюбливали ее, а иные - боялись. Теперь я понимал, что нужно приложить все усилия, чтобы ее заполучить. Я теперь точно знал, чего хочу. Позвонить? Оглядываясь на прошлое, я думал, что судьба была ко мне вполне благосклонна, подарив нам ничтожный отрезок времени, когда мы были просто знакомы и относились друг к другу как сослуживцы. Да, мы были близко знакомы, мы сроднились как брат и сестра, и нам было хорошо жить в таком родстве. Правда, мы были и гораздо ближе, но эта мимолетная близость... Да, стыдно сказать: все проходит. Итак, я сидел и думал, мне больше не хотелось рассматривать Париж с высоты птичьего полета, но нужно было убить время, и я встал в очередь за билетом. Позвоню, решил я, как только выйду из очереди. Мне не хотелось говорить с Аней в присутствии толпы томящихся под сводами башни туристов, хотя они были ко мне совершенно безучастны. Я так медленно продвигался вперед, что это меня раздражало. Хотя ничего здесь вызывающего не было: очередь как очередь, как и у нас к Ленину, не хуже и не лучше. Во всех странах мира очереди похожи друг на дружку как два апельсина.
Прошло не меньше полутора часов прежде, чем я увидел этот немыслимый Париж во всей его красе. С небесной высоты он предстал передо мной всеми своими красками, куполами и шпилями, башенками и изумрудными садами и скверами, и серебряной лентой Сены...Это была сказочная панорама, вылепленная из серых лепестков розы с ее карточными домиками, без шума машин и гама людей, без запахов пота и гари, даже без гомона птиц... Мне захотелось поделиться с кем-нибудь своими впечатлениями и, словно расслышав мое тайное желание, в тишину ворвался телефонный звонок.
- П-привет.
Звонил Вит.
- Где найти Жору?
Найти у Вита сочувствие или понимание относительно моих душевных радостей от встречи с прекрасным было бы по крайней мере наивно.
- Он в Японии.
- А где ты?
- На Эйфелевой башне.
- Ну, старик, - сказал Вит, - ты э-э-это хорошо придумал.
- Я, правда, в Париже.
- Хорошо живете, - сказал Вит и кашлянул.
Я молча согласился.
- Как мне Жору найти?
Я продиктовал номер.
- Он сменил телефон?
Я молчал.
- Ладно, ста-арик, пока.
Этот короткий разговор с Витом словно зашорил мне глаза, я смотрел и ничего не видел перед собой. Понадобилась минута, чтобы снова вернуться в Париж. Предместья города терялись в блекло-голубой дымке, а до солнца можно было дотянуться рукой. Здесь и дышалось легче, а купол высокого неба казался выметенным легким пуховым веником и вымыт лазурной морской водой. Чтобы ощутить легкость своего тела и посоперничать с птицами, ничего не требовалось. Нужно было чуть-чуть призакрыть глаза и слегка подпрыгнуть, и ты - как чайка, - на какие-то доли секунды ощущаешь себя парящим в свободном полете над бурными волнами жизни, свободным от забот оставшихся далеко под ногами. На целые доли секунды!
Я подпрыгнул...
Все, кто верит в любовь, ею был хоть однажды болен.
Все, кто знает на вкус и на ощупь...
И помнит раны.
Заходите ко мне...
На седьмое счастливое небо.
Я налью вам вина
И насыплю вам звёзд в карманы...
Заходите, друзья...
Мне показалось, что я допрыгнул до неё!
До самой Тины!
Я ходил от одной смотровой площадки к другой, думая и думая о ней, время от времени останавливаясь у перил, думая и думая, и всякий раз, глядя на бесконечную едва различимую в белесой дымке линию горизонта, убеждая себя, что земля-таки круглая, а Франция с такой высоты ничем не отличается от России или от Канады и даже от Австралии. Хорошо бы увидеть отсюда закат солнца, подумалось мне. Вместе с Аней.
И какая здесь звонкая тишина!