Почему-то Эзраэлю казалось, что именно в этой камере с глухой дверью, а не с решеткой, его бросили семь лет назад. Тогда он каждую секунду ждал, что противно заскрипят ржавые петли, и на квадрат света, льющегося из крохотного окошка прямо под потолком, ступил нога папы. Что он придет и если не поверит, то хотя бы выслушает его. Но восход трижды сменился закатом за этим подобием окна, а Жестокий король все не приходил. А на четвертый день его отволокли в пыточную и, приковав цепями к дыбе, растянули до предела. Помнится, ему тогда показалось, что у него кожа затрещала, но палачам все было мало. Хоть бы вопросы задавали, а зачем просто так мучить! А потом из темноты выступил папа. Рай сразу узнал его, хотя плотная черная маска, открывающая только глаза, могла скрывать кого угодно. Принц пытался позвать его, но папа не отзывался; без конца повторял, что невиновен, но то как будто его не слышал. Один раз взгляд Кандора Х все же упал на лицо сына, и в его грозных очах чернее безлунной ночи Эзраэль прочитал не гнев, не презрение и не равнодушие, а боль, сожаление и безмолвную мольбу о прощении. А потом накатила жуткая боль, словно в груди развели костер и он раскалил добела кости, заживо сжег все внутри. Рай знал, что это значит, — из него выжигали магию. Чем больше резерв, тем ужаснее и дольше будет это мучение. Он плакал, впервые в сознательной жизни рыдал, как девчонка, и не кричал, вопил от боли, душевной и физической. Казалось, он должен был скончаться там, на дыбе, но что-то не давало ему сойти с ума, поддерживало на протяжении часов этого ада и как будто давало силы бороться, а не потерять сознание с перспективой навсегда провалиться в черноту…
Осознание накатило, как волна ледяной воды, так, что Эзраэль нервно дернулся, отчего цепи, тянущиеся от кандалов на его руках до вбитого в одну из стен массивного железного кольца, жалостливо звякнули, но принц не обратил на это никакого внимания, пораженный очевидной догадкой, семь лет не приходившей в его голову. Папина рука! Во время всей казни папа держал его за руку, забирая часть боли себе и вливая в него свою магию Жизни! Он, скотина неблагодарная, потом вопил, что ненавидит его и на зов крови не откликался, когда король просто ждал его отклик, чтобы убедиться — жив…
Из воспоминаний Эзраэля выдернул звук отодвигающегося засова. Боги, а он ведь уже думал, что история повторяется или, что еще хуже, сидеть ему здесь в неведении до конца дней своих! К удивлению принца, в мрачную тюремную обитель ступила Конда, следом за ней, чуть ли не пополам сложившись, чтобы не поздороваться лбом с косяком, в узкий проход протиснулся широкоплечий лорд Нарцисс и прикрыл дверь.
Рай не обращал внимания на манипуляции графа, взгляд его был прикован к спокойному, исполненному величия лицу сестры. Лицу великой королевы и, на взгляд Одержимого, эта роль очень шла его Конни. Его даже не тяготило то, что он сидел на голом полу у её ног, а она смотрела на него сверху вниз, хотя раньше это обстоятельство, скорее всего, вылилось бы в яростную вспышку. Рай многое хотел сказать возлюбленной: молить о прощении, заверять, что такого больше никогда не повториться, и даже клясться отныне не дышать рядом с ней без её на то позволения. Но он гордо промолчал, как и положено принцу Веридорскому.
Молчала и она, но недолго. Пока лорд Нарцисс с почтительным поклоном не протянул ей какой-то небольшой пушистый лоскут, при ближайшем рассмотрении оказавшийся звериной шкуркой, вот только опознать чьей именно Рай не смог.
— Не представляю, зачем это вам, моя королева, но я принес, как вы и просили, — растерянно пробормотал лорд Нарцисс и почтительно отступил в угол камеры.
— Благодарю вас, граф, — вежливо отвечала Кровавая королева, а потом, развернувшись к ожидающему своей участи брату, медленно произнесла. — А вот и наказание тебе, Рай. Хотя, в какой-то степени, это — поощрение. Твое желание исполнится — ты будешь спать со мной!
Спустя мгновение шкурка зверька полетела в Одержимого принца, на глазах расширяясь под звуки зачаровывающего заклинания, которое нараспев читала Кандида. Эзраэлю показалось, что на него попало что-то горячее и липкое, расползающееся по всему телу, которое вдруг тоже начало меняться: прострелило в позвоночнике, ноги извернулись под неестественным углом, руки скрючились и, выскользнув из кандалов, как будто укоротились, даже лицо сдавило, а ушные раковины хрустнули… А брошенная шкура обволокла его всего и, сойдясь краями, села, как вторая кожа. Потолок же уехал куда-то вверз, словно он смотрел на него не из сидячего, а из лежачего положения. «Какого демона?» — хотел было заорать Рай… но из его рта не вылетело ни слова, зато губа прошлась по вытянувшимся передним зубам!