Вергилий, нет!

Их привозят без всякого шума, после наступления ночи, в крытых грузовиках. Потом выводят одну за другой и запирают в комнатах, домах, квартирах, дворцах, пикапах, тюремных камерах, лачугах. Стены - потрескавшиеся, с живущими в них ящерицами, или из сверкающего мрамора, или затянуты роскошной парчой - но все они высоки, и из них не выбраться. Даже отсюда, где я стою на возвышении рядом с Манастабаль, моей проводницей, я могу видеть сквозь дверной проем на открытой террасе эти стены и языки пламени, поднимающиеся вдоль них до самого потолка. А вот и они - каждая под присмотром своего тюремщика, готового разжечь огонь в своей собственной лачуге, чтобы помешать их бегству. Живут ли они в лачугах или во дворцах, сами ли они выполняют всю тяжелую работу, или кто-то делает это за них - они окружены стенами. Говорят, что некоторые из них делают зарубки на дверных косяках, считая дни, а другие прячут деньги под половицами. Говорят, что некоторые морят себя голодом до смерти. Говорят, что они перестукиваются между собой по трубам, встречаются в лифтах и на черных лестницах, даже разговаривают по телефону. Они под строгим присмотром, и я замечаю Манастабаль, моей проводнице, что поскольку мы не можем попасть в их жилища, то не можем и принести им никакой пользы. Двери заперты. Окна задернуты плотными шторами, не пропускающими электрический свет. Когда в темноте идешь вдоль домов, за этими шторами не видно даже теней. Иногда за окнами мелькает силуэт, чье лицо невозможно разглядеть против света, даже если вплотную прижаться лбом к стеклу, и внезапно исчезает, грубо оттащенный кем-то от окна - толком никого различить так и не удается. Днем в открытые окна можно увидеть, как они стоят, согнувшись у плиты, не глядя по сторонам, словно под страхом наказания. Когда они выходят за ворота, на миг обрадованные, с них не спускают глаз. Возвращаются они также под присмотром, порой в окружении группы захвата, которая тащит их насильно. Иногда на улицах встречаются такие, которые еще могут смеяться. Но даже эти, как и все остальные, смотрят прямо перед собой, избегая глазеть по сторонам - и в самом деле, когда подходишь к ним поближе, видишь, что у них шоры на глазах. Я взяла привычку, разгуливая по ночным улицам вместе с Манастабаль, моей проводницей, петь под закрытыми окнами, аккомпанируя себе на лютне:

(Выйди, выйди ко мне, о прекрасная! Приди ко мне, моя радость, мое сокровище!)

Я иду, распевая, - этакая Блондель де Несль в поисках Ричарда Львиное Сердце, и на голову мне выливаются ведра воды -в самом центре Сан-Франциско! Манастабаль, моя проводница, отпускает по этому поводу множество ехидных замечаний. Но тщетно она одолевает меня своими предостережениями и своим сарказмом, тщетно я спрашиваю ее, что же она называет лесбийским наказанием, напрасен весь шум - никто не выходит. Они заперты на ключ, некоторые даже в чуланах. И когда из-за темных окон слышатся крики отчаяния, бесполезно кидаться во все стороны - все равно не удается определить, откуда они доносятся. Иногда вопли ужаса переходят в громкий резкий хохот. Тогда Манастабаль, моя проводница, вкладывает мне в руки лютню, чтобы я продолжала петь.

XXIII Озеро