Веретено

Ложь в традициях морали Его мало занимала. Была интересна ложь как признак разума. И даже более. Ложное отражение закона мира породило не только мысль, сама возможность ложного отражения есть потенциал жизни. Случайное проявление этой возможности и есть начало жизни.

Ложь этого мира слишком заняла сегодня Его мысли. Уж слишком. Мысли слишком разветвлялись, и уж слишком разной длины были эти витки.

Он вышел и пошел пешком. Почему Ему нравится весна. Все дело в запахе, он из детства. В детстве – ближе к земле – по росту. И уже за́пах дополняют подсыхающие тротуары, близкое солнце, темнеющие ветки, раздевающиеся женщины. Приятно расстегнуть куртку, приятно ставить ногу в легком туфле на асфальт, приятно идти медленно, приятно побыстрее.

Он поотвык от шума города, поэтому тот нарастал вкрадчиво, боясь отпугнуть, завлекал тихими дворами. Иногда приятно созерцать себя в огромном городе, даже не видя всю его обширность. А мысленно вселившись в птицу или просто поднявшись на верхний этаж, можно и увидеть, как полупрозрачное марево выхлопного дыма красиво сглаживает необъятный панорамный вид белого города.

Город имеет свое существо. Все, что делается его жителями бесцельно и непреднамеренно, вопреки их желаниям и даже с раздражением, с приспособлением к линиям улиц и даже к контурам теней зданий, составляет это существо. Это существо рождено потоком неисчислимых бессмысленных движений ежедневно и наслоениями поколений. Почти все движется по инерции. Са́ми растут города. Все это – сумма вялых усилий. Незаметность каждого из бесцельных действий рождает стихийность их множества и призрачную одушевленность. Ничтожность элементов этого существа не должна смущать, это именно стихия для того, кто захочет ее увидеть.

По пути над улицами, высоко над площадью вспыхивали картины хроник полетов в космос. Счастливые пуски, счастливые возвращения, счастливые лица. Нынешней весной всем снова нравилось на это смотреть и это обсуждать. У знакомого фасада тротуарные плиты позволяли любоваться собственным отражением, перевернутым вверх ногами. В ногу, левой. Всегда, когда поднимался по этим ступеням, Он пытался думать об их величии, вернее пытался вызвать в Себе чувство благоговения перед их величием. Этому должна была помочь их уже непоправимая вытертость и скошенность, как намек на то, что они готовы уже быть древностью. Представлял, как по ним поднимались разные поколения великих людей, все те, кем Он должен восхищаться. Их темные одинокие фигурки на фоне этих длинных неподъемных плит под открытым небом. Но не получалось. Какое-то неискреннее было впечатление.

Он пришел. Он уже бывал здесь, здесь Его помнили и без слов пропустили. Широкая парадная лестница застелена ковром. Двери неуютно маленькие под этим высоким потолком. Ассистентки в приемной не было, Он присел, ногу на ногу.

– Еще раз говорю доброе утро всем, находящимся под впечатлением вчерашнего вечера обострения интуиции, – кто-то дерганый говорил в приемнике, – И позволю все-таки себе отдельно поприветствовать всех добрых и бескорыстных, за исключением тех, кто не забыл о себе. И хочу напомнить, что личная нескромность, как и глупость, не должна поощряться. Посмотрите в окно, и вы не сможете не согласиться со мной, что сейчас как раз подходит моя любимая пластинка 1944-го года. Наслаждаемся вместе.

Он повернулся к необъятному прозрачнейшему окну. Да, все чудесно.

Подумав, что пришел зря, Он поднялся. Не было никакой досады, что не приняли в назначенное время. Все всегда успевает только тот, кто ничем не занят. Как, например, Он.

Внизу на проходной Его остановили: «Вам просили передать это». На листке была копия сообщения, что Его желание расторгнуть контракт еще не встретило понимания, и что у всех, ну просто буквально у всех, есть к Нему горячо убедительная просьба рассмотреть другие варианты и предложения, коих великое множество.

Поскольку на сегодня пока дел больше не было, рассмотреть Ему сейчас хотелось другое. И Он обратился к тому, что так занимало Его с утра. Жизнь. Ложь. Ухватив живые витки, позволил веретену дальше вить нить. И осторожно ступая по этой пока еще тонкой натянутой нити, Он двинулся по площади, пытаясь балансировать руками.