Верь мне (СИ)

Горский прикрыл глаза. От их воплей раскалывалась голова… Ему виделась Карина. Его юная, веселая девочка… Его искорка заводная, его лучик счастья в потерявшемся без Арины и Лики мире. Его маленькая девочка, которая никогда больше его не обнимет, не поцелует, не назовет ласково папулей… Которой никогда уже не вернет он ни мать, ни сестру. У которой никогда не попросит прощения, что не уберег, не оградил, допустил всю ту ситуацию с Власовым. Вспоминал он и тот страшный день, когда ему позвонили с незнакомого номера: «…Приезжайте на опознание». Он умер тогда вместе с дочерью. Он до сих пор не знает, как смог пережить то страшное время. И он до сих пор не знает, что делать с этими подонками. Да убить их мало! Ноги поотрывать и вот этим самым джипом, что освещает их сейчас, переехать, как Карину переехали! А эти две твари, убившие ее, теперь валят все друг на друга. Одно зато ясно: нет тут ошибки, и отвечать за чужие преступления, как Власову, им точно не придется. Уж если и останутся какие-то вопросы, то только в деталях, но в этом уже пусть следователи разбираются.

— Заткнулись оба, — прошипел Горский, обрывая их визги.

Оставив лысого, он подошел к Сажинскому. Олежка трясется весь, глазенки бегают, сопли текут…

— Это не я! Я ни в чем не виноват! У меня амнезия, да оставьте вы меня все в покое!

А сам даже глаза поднять боится. Горский невольно вспомнил, как когда-то стоял перед ним Власов — невиноватый, оговоренный… Даже под пыткой парень держался достойнее. И в глаза смотрел, Горский это хорошо помнит — теперь он понимает, что мальчишка до чертиков боялся нависшей над ним несправедливости, но совсем не боялся взгляда отца своей девушки… Уже тогда надо было заподозрить, что не того наказывает. Но что уж теперь…

— Подними его, — приказал Горский своему бойцу.

Руки чешутся удавить подонка, не то что ударить. Но только замахнулся, а Сажинский сжался весь, и на пыльных светлых штанах вдруг расползлось мокрое пятно… Горский руку брезгливо убрал, сплюнув в сторону. Трус Олежка. Трус, каких еще поискать. Всегда трусом был, потому и Карину убил. Потому и Власова с Ликой подставить пытался, когда Макс копать начал. Потому и самого Горского убрать решил, что испугался до чертиков, что ускользнувшая от него Лика расскажет все отцу. Трус… Подлый и гнусный. Убить его мало…

— Не убивайте меня, — вдруг забился в истерике Сажинский, по-своему расценив воцарившееся молчание, и бросился к ногам своего палача. — Я не хотел никого убивать! Я никого не убивал! Это Власов! Это не я! Это Игорь был за рулем!..

Горский отпихнул Сажинского и заметно пошатнулся. Голова кружится, силы иссякают… Надо было укол сделать еще в машине, не дожидаясь, пока совсем лихо станет… А теперь хоть бы сознание не потерять раньше времени. Заметив, что шефу становится плохо, один из бойцов предусмотрительно подошел ближе, готовый подстраховать и не дать упасть. Но Горский отмахнулся.

— Принеси им бумагу, — велел он. — А вы, твари, если хотите живыми отсюда уйти, напишете сейчас чистосердечное признание. Во всех деталях. И про Карину, и про Лику, и про поджог.

— А про Л-лику что? Я Л-лику не трогал! — возмутился лысый. — Клянусь Вам, я не трогал Л-лику!

— Зато друг твой трогал. Ты понял меня, Олежек? — проревел Горский и, не выдержав, схватил Сажинского за шиворот с такой яростью, что даже сил откуда-то прибавилось. — Во всех деталях! Про Карину, про Лику, про сегодняшний пожар! Ты у меня, мразь, лет на двадцать сядешь! И запомни, тварь ты амнезийная, если я только узнаю, что ты нос свой поганый раньше времени на свободу показал, если я узнаю, что тебя отмазывают, или мне не понравится тот срок, который тебе назначат, Олежа, я тебе клянусь, ты пополнишь списки пропавших без вести, и поверь мне, без вести ты пропадешь самым неприятным из всех возможных способов — ты меня о смерти на коленях умолять будешь, и отец твой тебе ничем не поможет. Подумай об этом, когда будешь адвоката искать.

***

Прошло довольно много времени, как показалось Арине. Горского все нет. Нервы на пределе, хотелось хотя бы просто выйти из машины, просто пройтись, просто размяться.

— Откройте дверь, — попросила Арина водителя.

— Извините, Арина Сергеевна, велено из машины Вас не выпускать.

— Да не пойду я никуда! Просто постою…

Но у водителя приказ. Не выпустит.

— Ну окно хотя бы открыть можно?

Стекло возле Арины тихонько опустилось, и свежий ночной воздух ворвался в салон. И то полегче стало. Где-то все ухает, пугает, нагоняя недобрые мысли, неугомонный филин… Арина неотрывно смотрела на мрачный завод, ожидая мужа.

— Да не волнуйтесь так, — видя ее волнение, проговорил водитель, — живы эти гаденыши останутся.

— Что-то сомневаюсь.

— Не сомневайтесь. Посадит их шеф, зуб даю. И вообще, Арина Сергеевна, Вы не думайте о них. Они же ни о ком не думали, когда шли убивать.

— Да плевать мне на них, — отмахнулась Арина. — Я за Горского боюсь. Не хватало еще, чтоб у него из-за этих подонков проблемы были.