Венок поэту: Игорь Северянин

После концерта все двинулись небольшой компанией, по приглашению Правдина, к нему, на улицу Тяхе, 31. В передней именитого гостя встречает жена хозяина — француженка. Она приветствует поэта на своем родном языке. И тут обнаруживается, что, охотно «французящий» в своих салонных стихах, Северянин отнюдь не силен в этом языке. Да и все общество, за исключением Правдина, не способно изъясняться по-французски.

Поднимая первый бокал, хозяин провозглашает здравицу в честь русского поэта на эстонской земле. В том же выспренном тоне вторит оратору Северянин.

— Я космополит, — заявляет он, — но это не мешает мне любить маленькую Эстию. Страну эту любил и мой мэтр — Федор Сологуб[9], избравший Тойла для своего летнего отдыха.

Эстония окружила меня гостеприимством, и мне хочется ее отблагодарить хотя бы тем, что я примусь за перевод ее стихотворцев, начиная от классика Крейцвальда[10] до Адамса. В этом краю высоко ценят поэзию, здесь творят замечательные стихотворцы:

У Ридала[11], Суйтса[12] и Энно
[13]
Еще не закрылись глаза…

Здесь живет мой друг и даровитый последователь Хенрик Виснапуу. В Эстонии я встретился с первой женщиной, с которой решил обвенчаться. Господа, провозглашаю тост за процветание Эстии — этого светлого оазиса!

Гости поднялись, зазвенели бокалы.

Дабы несколько умерить слишком уж торжественный тон вечера, Правдин вносит предложение:

— Пусть каждый из гостей исполнит либо свое собственное стихотворение, либо произведение своего любимого поэта. Я прочту сонет, написанный мной в честь Игоря Северянина.

Гул голосов нарастает по мере того, как, вслед за коктейлями, незаметно переходят на «белоголовку».

По просьбе почитателей, Северянин с блеском прочел несколько своих лирических стихотворений.

Концертный голос Игоря Васильевича, пронизанный вдохновенными мелодиями, объединяет все общество в некое поэтическое братство.

Фелисса Круут, жена Северянина, скромная, чем-то напоминающая амазонку дочь тойлаского рыбака, не сводит с поэта глаз, отливающих серо-стальным блеском морской волны. Сидящая подле нее Эста, неотрывно смотрит на Северянина, пытаясь разгадать сокровенные тайны кудесника слова, овладеть его искусством.

Иван Беляев, юрист, фрондируя, делает попытку развеять чары Северянина: он декламирует несколько стихотворений раннего Маяковского. Но общий ропот сидящих за столом свидетельствует о том, что они не в состоянии оценить неизвестного в Эстонии поэта.

Превосходный рассказчик, Северянин повествует собеседникам о первой российской олимпиаде футуризма в Крыму, о Давиде Бурлюке, Маяковском…

Кто-то перебивает поэта:

— Позвольте, Вы ведь — отец русских футуристов?

— Это просто случайность, — возражает Северянин. — Я сколотил нечто вроде поэтической школы, добавив словцо «эго», — и подчеркнул, — вселенский футуризм.

Отыскав глазами на столе бутылку с наклейкой «Бенедиктин», поэт, указывая на нее, улыбнулся:

— Вот и этот напиток — вселенский!

Элегантный Вадим Эдуардович Бергман[14], которого его миловидная жена энергично подбивает на «великие свершения», предлагает Северянину:

— Игорь Васильевич, я с удовольствием издал бы в Тарту Ваши последние произведения, — и добавляет: — Прошу всех пожаловать завтра ко мне в шестом часу.

Авторизованный перевод с эстонского Юрия Шумакова

(Из книги «Эста вступает в жизнь». Таллин, 1986; на эст. яз.)

ГЕОРГИЙ ШЕНГЕЛИ На смерть Игоря Северянина