Венгерский набоб

Рука его проступает на древнем селище особенно явственно. Все, что только поражает, бросается в глаза, уже издали привлекая внимание, - это все его. Парк кишит косулями и оленями, для них и зимние загоны есть, они раньше всего останавливают любопытный взор, даже прежде карпатфальвинской колокольни, которая у барина Янчи вдвое выше обычной и сверкающей жестью крыта, чтобы гость и за десять миль сразу мог ее отличить от простых деревенских шишей.

Оранжерею взбодрил вдвое выше, чем у Далии была, - не для пальм, а чтоб от ветров уберечь гигантский шестисотлетний каштан: в его ветвях три дня и три ночи скрывался от татар Куна Карпати, питаясь все это время лишь плодами гостеприимного дерева.

Далиа Карпати во дворце круглый зал устроил, где наперебой музицировали доставляемые из Вены певцы и виртуозы; барин Янчи по собственному проекту театр посредине английского парка соорудил, - и находились бродячие труппы, которые соглашались играть там. Вознаграждение было соблазнительное, хотя тем неприятней критика: не знаешь роли, как следует, тут же, in facie loci [на месте преступления (лат.)], и наказуешься по воле его благородия, который просто велит всыпать, сколько не жаль.

Но на именинном спектакле с бенгальским огнем и живыми картинами этого бояться не приходилось. В этот день бывал его высокоблагородие необыкновенно благосклонен и трое суток всех и каждого осыпал своими милостями; зато уж на четвертые - спасайся, кто может, ибо тогда начиналась между зваными господами буча.

Ссылка наша на именинное умиротворение - не пустая фраза. Вот и на этот раз с приближением именин какое-то благостное настроение охватило барина Янчи. Шуты и крепостные девки были из дома изгнаны, вместо них стал то и дело наведываться пастор; собак, медведей убрали со двора, чтобы нищих не покусали; а на освященье нового хлеба помещик со всей челядью отправился в церковь и, приняв там причастие, тотчас по возвращении решил исполнить данный перед алтарем обет помириться в тот же день со всеми недругами.

- Прислать ко мне перво-наперво управляющего!

Не потому, конечно, что славный этот человек первым числился среди его недругов. Просто у него лежали отчеты всех тех приказчиков, смотрителей, мызников, корчмарей и арендаторов, которым барин Янчи исполу сдает громаднейшие свои угодья, и уж кому, как не набобу, знать, что просмотреть их и утвердить - верный способ помириться с врагом самым многочисленным; недаром и подать велит эти ведомости перед самым днем рождения: загляни он в них в иной, недобрый час, так и погнал бы, чего доброго, половину обслуги своей. А сие опять же нехорошо, они ведь за малым вычетом люди семейные, другие же все одно лучше не будут.

Помянутый управитель, его степенство Петер Варга, - мужчина в одном возрасте с барином. Отец Петеров у отца барина Янчи свиней пас, а самого его держали при барчонке, чтоб тому было кого тузить-колошматить. Знания, которыми нагружали барчука воспитатели, тут же сваливались с него, по тем усердней подбирал Петике их крупицы, находившие благодарную почву в его душе. Старого Карпати несказанно забавляло, что урок вместо сына выучивает Петике, и позже послал он мальчишку в дебреценский коллегиум, а по окончании прямо поставил управителем, в каковой должности тот честно и пребывал вплоть до названного дня. И если добавить, что все на том же немудрящем коште, что и поначалу, - совсем, прямо сказать, мизерное жалованье получая из года в год на прожиток, о порядочности его будет дано понятие достаточно полное.

Жалованье ведь для венгерского набоба - жупел, не в его это принципах, скорее уж расщедрится, подарит что-нибудь или на воровство поглядит сквозь пальцы. Только бы служащие о прибавке не заикались, этим его недолго и взбесить.

А уж такому смешному чудаку вроде нашего честного Варги, который не то что красть, подарка незаслуженного не примет, - такому и вовсе только зубы на полку оставалось положить посреди окружающего изобилия. Другой давно бы миллионщиком стал на его месте, - приказчики да учетчики, его подначальные, все уже в экипажах раскатывали, на серебре кушали, дочек барышнями воспитывали в Вене. А он сапоги еле-еле осилил кордуанные с серебряными шпорами да бричку старенькую, которую в парадные выезды запрягал парой лошадок, им же самим выращенных.

Вот и сейчас слезает он с нее у ворот усадьбы, стесняясь въехать внутрь: не взрыть бы колесами красивый круглый гравий, которым усыпан двор.

Кузов брички заполнен связками бумаг, и почтенный наш Петер укладывает их сначала на руки подбежавших гайдуков, а потом, пропущенный вперед, благоприличной вежливо-бесшумной походкой подымается к барину Янчи, который ждет в семейном архиве, где до потолка высятся белые с позолотой решетчатые шкафы - гигантские усыпальницы мумифицированных пергаментов и давно сданных отчетов. Годами никто больше бумаг тех не тревожит, кроме нескольких отщепенцев мышиного рода: бог весть, какие извращенные пристрастия или семейные неурядицы обрекают их на пропитание столь скудное в приманчивой близости амбаров да чуланов с салом.