Венгерский набоб

Затем последовала еще целая вереница их сиятельств и превосходительств, которым, кому поболее, кому поменее, уделила внимание Сент-Ирмаи; но люди уже все такие: мелькнут да исчезнут, наподобие комет.

Дальше пошли их благородия и просто судари, - народ, само собой, степенный; юнцов ведь такими титулами не очень баловали в прежние времена.

Ох уж эти судари, самое негордое тогдашнее сословие; уж им-то не приходило в голову сердиться, если с ними этикета не соблюдали. Люди славные, достойные, всех они выслушивали, со всеми соглашались, чинов-званий ничьих не забывали и собственными были довольны, шутки понимали и охотно отвечали шуткой; мин важных не строили, когда кругом смеялись, и не пересмеивались, если другие в слух обратятся. Сословие, на котором ежедневная и еженедельная печать тридцать уже лет свое оружие оттачивала, на все лады разрисовывая косность его, консерватизм, казистые чубуки и убогое курево; сословие, коего ни один романист не позабывал, ежели колорита венгерского да комизма хотел подпустить, и, что самое замечательное, эти же вот судари, чудаки-судейские, сами и покупали, читали их книги: ибо не покупай они их, то уж не знаю, для кого бы и упражнялся в благородном искусстве словосложенья наш мадьярский Геликон.

Теперь черед за самородками.

- О, этих я получше тебя знаю. Больше даже знаю о них, чем следовало бы.

- И наконец львы светские. Их ты, наверно, тоже знаешь.

Карпати не потрудилась скрыть зевок.

- Это ответ на мои слова? - рассмеялась Сент-Ирмаи.

- Нет, воспоминанье только о весело проведенных часах.

- Сим приговором обсуждение мужчин завершается.

Фанни вдруг сделалась серьезной. Опять предстал перед ней ее идеал. Значит, нет здесь его? Значит, не суждено ей больше его увидеть? Или и он тоже в списке, ведь сколько раз в Пожони гулял он под руку с Яношем Карпати, значит, они знакомы и Флора просто случайно его упустила или к тем причислила, кто ни плох, ни хорош и упоминания недостоин. Но этого быть не может, за такой благородной наружностью столь же благородное сердце должно скрываться, в этих покоряюще ясных глазах может отражаться лишь чистая, прекрасная душа, да и все его черты главную мужскую добродетель выдают: ум серьезный и возвышенный.

- А не пропустила ли ты кого? - полушутливо, полузастенчиво спросила она у Флоры.

- Как же, как же! - засмеялась та и, с детской резвостью схватив длинный список со стола и опершись о подушки кушетки, прикрылась им, наподобие лукаво подглядывающего амура. - Одно имя пропустила, и прелюбопытное. Не догадываешься, чье?

- Нет! - совсем побледнев, ответила Фанни.

- Ах, глупышка! Одного весьма примечательного, красивого и благородного молодого человека. Я, по крайней мере, прекрасней всех на свете его считаю и не знаю никого, кто бы его превосходил обаянием и душевным благородством. Едва увижу лицо, как и душа передо мной, - то и другое боготворю одинаково. Все еще не узнаешь?

Фанни покачала головой. Хотя нет, узнала, конечно, но опять лишь свой безымянный идеал, о ком думала в эту минуту, который тоже всех прекрасней и благородней.

- Обязательно, значит, надо тебе его назвать? - переспросила Флора с шутливой досадой.

- Да, да, - прошептала Фанни, пытаясь заглянуть в список, который подруга нарочно отводила от ее глаз.

- Сей муж славный и выдающийся - граф Рудольф Сент-Ирмаи, - с величайшей серьезностью прочла она наконец.

Фанни, вспыхнув, лишь ахнула тихонько. Ой, глупая какая, только сейчас ее шутку поняла; вот стыд, сама не сообразила, что одно это имя и могло остаться неназванным.

Флоре оставалось лишь обнять и поцеловать подругу, а той - постараться разделить ее веселое настроение и самой посмеяться над такой рассеянностью. Сердце ее вновь упало; приходилось, видно, распроститься с надеждой встретить когда-либо свой идеал.

- Ну, давай теперь дам обсудим.

- Ладно, обсудим дам.

- Все равно долг этот они сполна нам вернут.

- Еще бы. И потом неправды мы ведь не говорим.

- Значит, и не злословим. И только друг дружке рассказываем, дальше не передаем.

- Как если б и не говорили вовсе, а думали только про себя. Ну, будет сейчас кому-то икаться!..

О, колкости голубиные!