Венгерский набоб

Девушка пожелала матери доброго утра и поцеловала ей руку. Та возвратила поцелуй.

- Дай-ка, дай-ка ручку свою расчудесную, прекрасную. Ах ты милая моя, единственная. Ой, да как же счастлива-то я, что сижу с тобой. Давай сама кофейку тебе налью. Знаю, знаю, как любишь: молочка побольше, сахарку поменьше, вот так. Видишь, не забыла ничего".

Майерша болтала без умолку. Прежде ее сдерживало присутствие Терезы, под холодным, неотступным ее взглядом она съеживалась, настораживалась, а теперь чувствовала себя свободно.

Фанни прихлебывала кофе и слушала, посматривая на мать, которая не уставала хвалить ее, и душкой, и раскрасавицей, и чаровницей называя и убеждая, уговаривая все доесть.

- Мама, - прервала ее девушка, беря за руку (она не питала к ней больше отвращения), - как того господина зовут, который обо мне расспрашивал?

Глазки Майерши лукаво блеснули: ага, сама в силки бежит!

Но вглядись она получше ей в лицо, то заметила бы, что дочь даже не покраснела, задавая такой вопрос, - осталась бледной и спокойной.

С таинственным видом оглянулась Майерша по сторонам, не услышит ли кто, потом привлекла к себе Фаннину головку и шепнула на ушко: "Абеллино Карпати".

- Да? Так это он? - сказала Фанни со странной, очень странной улыбкой.

- Знаешь разве?

- Видела раз издалека.

- Красивый мужчина, приятный, обходительный; никогда красавца такого не видывала.

Фанни крошки собирала со скатерти, поигрывала кофейной ложечкой.

- Это ведь много - шестьдесят тысяч форинтов. Правда, мама?

(Ага, попалась птичка, теперь поскорее сеть затянуть!)

- Очень много, детонька, законный с них процент - три тысячи шестьсот форинтов. Долгонько бедному человеку пришлось бы землю ковырять, чтобы доход такой заполучить.

- Скажите, мама, а у папы было столько?

- Что ты, детонька. Он, когда до девятисот догнал, считал уже, что много, а это четвертая только часть. Сама посчитай: четырежды девять тридцать шесть. У него вчетверо меньше было.

- Да правду ли сказал Абеллино, что женится на мне?

- Так он в любую минуту согласен залог внести.

Фанни, казалось, готова была сдаться.

- Ну да ведь если обманет, ему же хуже, шестьдесят тысяч так и так нам достанутся.

"Вот умница девочка! Не то, что сестры-ветреницы. Эта не даст себя провести. Моя дочь", - думала Майерша, руки потирая от радости.

Надо ковать железо, пока горячо.

- А как же, доченька. Помечтать куда как сладко, да мечтами одними сыт не будешь. Это господа поэты вон про идеалы стихи любят сочинять, да ведь и они так и глядят, где бы деньжат ухватить. Нынче все за деньгами только и гоняются. Кто с деньгами, тому и честь. А честь без гроша - кому она нужна? Ты покамест молода еще, красива, вот и охотятся за тобой. Но сколько она продержится, эта красота? Десяток лет - и нет ее. Так что же, разве заплатят тебе за радости, которых ты себя лишишь, молодость праведницей прожив?

О, да эта женщина и святого крещения будто не принимала. Все решительно у нее земное. И небо - лишь фигура поэтическая.

- При такой жизни и десятка лет красота твоя не сохранится, - еще более веско добавила Майерша. - Женщины, которые радостей земных себя лишают, скорее увядают.

- Тише, Болтаи идет!

Почтенный мастер, войдя, пожелал доброго утра и сказал, что в город едет, не надо ли чего передать, - лошади уже запряжены.

- Маме нужно в город, - тотчас ответила Фанни, - не прихватите ее? Будьте добры, дядюшка.

Майерша глаза даже вытаращила и рот разинула. Она и не заикалась ни о каком отъезде.

- Охотно, - отвечал Болтаи. - Куда прикажете?

- Домой, к дочкам (Майерша перепугалась). Вышивки там у меня кое-какие остались, сестрицы выбросят их еще или на толкучку снесут; мама привезет. (Ах, умница, разумница!) Тахта там такая с вышивкой моей, знаете, мама, два голубочка; ее ни за что не хотелось бы мне сестрам оставлять. Хорошо?

Еще бы не хорошо! Это она ведь согласие дает на предложение господина того, да тонко как, тупоумный этот Болтаи и не догадывается ни о чем. Вот умница, вот разумница!

Мастер вышел сказать кучеру, чтобы для дамы местечко приготовил.

- Когда приехать за тобой? - воспользовавшись его отсутствием, спросила Майерша шепотом.

- Послезавтра.

- А что _там_ передать?

- Послезавтра, - повторила Фанни.

Тут снова Болтаи вошел.

- Минуточку обождите, милый дядюшка, я несколько строк Терезе напишу, сказала Фанни, - отвезите ей.

- С удовольствием. Да ты бы на словах, чего пальцы-то чернилами марать.

- Ладно, дядя, скажите тогда тетеньке, пусть кашемира мне купит на шаль да локоть pur de laine [чистой шерсти (франц.)] или же poil de chevre... [козьего пуха (франц.)]

- Ну, ну, напиши лучше тогда, - испугался Болтаи иностранных слов, - не запомню все равно.

Улыбнувшись, взяла Фанни письменные принадлежности, набросала коротенькое письмецо, запечатала и протянула мастеру.

Майерша украдкой еще раз бросила на нее многозначительный заговорщический взгляд. Ее подсадили на повозку, и она укатила под звонкое щелканье кнута.

А Фанни посмотрела вслед холодно, с насмешливой гримаской и вернулась к себе. Там полила она цветочки, покормила птичек, весело, задорно при этом напевая.