Венгерский набоб

На Мишкину беду, Фанни неправильно толковала его речи, почитая их за чистейшую шутку и простосердечным смехом сверх заслуг вознаграждая остроумца.

– Господин Янош, господин Янош, – резко, язвительно окликнула барышня Марион ехавшего близ ее кареты владельца Карпатфальвы, – я бы на вашем месте не очень-то доверяла такому другу дома, который слывет неотразимым.

– Я не ревнив, уважаемая мадмуазель. Этого колесика моему организму как раз и не хватает, снял кто-то, ха-ха-ха!

– Тогда я побоялась бы ехать на парфорсную охоту: ваши собаки еще примут вас за Актеона!

– А разве я подавал вам повод Дианой[257] себя считать?

Барышня Марион отвернулась с пренебрежением. Этот человек так глуп, что его ничем не проймешь.

Фанни веселым смехом отвечала речистому троицыну королю. Знай она, что это любезничаньем зовется, молчала бы. Но ведь ехавшая возле приятельница столь же весело болтала с графом Гергеем, и вообще нынче день развлечений, можно ведь и чуть звонче посмеяться.

Мишку особенно тянет о своем ремесле поговорить, здесь он в родной стихии. Наметанным взглядом наблюдает, как держится Фанни в седле; по праву более опытного замечает ей, что вперед надо посильнее наклоняться и словно бы привставать легонько на ходу, приноровляясь к шагу лошади. Седельце-то набок, видно, сползло, правое колено уж больно опущено; нет, не то: стремя слишком низко, ножка еле достает. Ого! Ну-ка, погодите, а то беда приключится, и вовсе на скаку стремя потеряете. Эй, стойте там! Ремень стременной у ее сиятельства надо подтянуть!

Сразу четверо или пятеро спешились – оказать приятную эту услугу, первым сам троицын король. Но Фанни, заалевшись, поворотила коня, не подпуская к стремени услужливых селадонов.

– И так хорошо, не надо ничего поправлять.

Тут, откуда ни возьмись, дядюшка Варга: подскочил к лошади и с живейшей готовностью вызвался помочь, ежели что, – покорнейший слуга, дескать, только прикажите.

Фанни признательно улыбнулась ревностному служаке, который избавил ее своей любезностью от стеснительной необходимости позволить кому-нибудь из этих молодых людей прикоснуться к ее стремени. Старик тотчас пригнулся, прося госпожу покамест о его плечо ножкой опереться, и с самым бережным почтением подтянул повыше ремень.

– Спасибо, друг мой, – ласково поблагодарила Фанни, пожимая руку старику, так что Мишку охота взяла тумака ему дать хорошего.

А управитель опять исчез, стушевался почтительнейше, точно его и не было; сзади, наверно, схоронился где-нибудь, в таратайке своей. И если б наблюдал кто за ним, приметил бы: остерегается старик прислониться, бережет левый свой бок. Легкий пыльный след остался на левом плече, и он ни за что не отряхнет его, нет-нет, напротив: снимет эту куртку, вернувшись домой, запрет в шкаф и больше ни разу не наденет.

Общество весело гарцевало дальше.

Отъехав от села, остановились около домика, построенного для разных увеселений. Тут предстояло распределять призы. Не участвующие в охоте дамы и господа тоже покинули свои кареты и поднялись на выдававшуюся в середине дома башнеобразную террасу, откуда открывалась вся равнина: лишь в редких купах деревьев, а в остальном поросшая тростником, осокой и ракитником некошеная луговина – настоящее лисье царство. С этой террасы-башни удобней всего наблюдать за состязанием, для чего и бинокли припасены.

Целое полчище борзых следовало за охотниками. Сердце радовалось, глядя, как на знакомый свист отделялись от общей своры стайки поменьше, окружая своих хозяев. И из экипажей были выпущены любимые псы и спущены с поводков; с радостным визгом прыгали они, стараясь дотянуться и лизнуть хозяину руку. Удивительная вещь: человеческие чувства, а животными разделяются.

Янош, два пальца в рот, свистнул двум белоснежным гончим и подвел их к жене.

– Вот изо всей своры самые красивые и лучшие.

– Знаю уже, этот – Цицке, а тот – Райко.

Услыхав свои клички, борзые принялись весело прыгать, норовя и хозяйке руку лизнуть.

Карпати приятно поразило, что жена знает псов по кличкам. Обрадовало его, что и псы ее признают. Вот какая, всех умеет очаровать, людей и зверей!

– А Мати где? – спросила Фанни, оглядываясь по сторонам.

– С ним я сам хочу.

– Как? И вы в травле хотите участвовать? Пожалуйста, не надо!

– Почему? Плохой наездник разве?

– Верю, что хороший, но зачем доказывать это. Не надо, ради меня.

– Ради тебя? Сию же секунду с лошади слезаю.

– Хотела бы я знать, – сказала вполголоса Флора ехавшему рядом графу Гергею, – много ли здесь найдется мужчин, кто от охоты откажется по просьбе жены.

И барышня Марион тоже зашептала сидевшей возле графине Керести:

– Боится молодушка за старика-то. Еще бы, этакий майорат. Веская причина опасаться, как бы владелец шею себе не сломал. Иной раз лучше женой остаться, чем вдовой.

– Уж лучше, чем старой девой, во всяком случае, – отрезала Керести грубо, сердито; Марион от испуга совсем оторопела.

В поступке Карпати – отказе от любимейшего удовольствия, которое предвкушал он заранее, за много месяцев, – было столько нежности к жене, что Фанни растроганно протянула ему руку.