Венец терновый (2)

Однако добыча после первого татарского каравана с невольниками оказалась большой — возвращать даже часть добра ограбленным степняками людям, Юрий категорически отказался. И мотивировка нашлась соответствующая — раз не сумели защитить себя и свое добро, то нечего клянчить, довольствуйтесь тем, что не рабами в Крыму оказались.

Жестоко?! Нет, справедливо!

Ибо альтернативу предложил — жить в новоявленном княжестве свободными людьми и получить часть имущества на обзаведение хозяйством, в долг, понятное дело, но с рассрочкой платежей. И почти все освобожденные согласились — идти обратно в крепостную неволю своим прежним хозяевам — боярам и дворянам, никто не захотел.

Так что «бизнес» по отъему неправедно нажитого татарами русского добра сейчас был развернут по всей программе — в долю вошли местные запорожские и донские казаки.

Этим летом предстояло начать уже не эксперимент, а полномасштабную войсковую операцию, с задействованием в ней всех наличных сил — до полутора тысяч стрельцов и казаков.

Терпеливо дождаться набега степняков на Слобожанщину и далее на русские земли, а затем вывести в ногайские угодья хорошо вооруженные отряды и начать разорять кочевья. А позже перехватывать идущие в Крым под охраной татарские обозы с награбленным добром и невольниками. И угонять на Донбасс, в пределы новоявленного Галицкого княжества — рабы станут свободными жителями при возвращенном добре, а злато-серебро с прочими ценностями пополнят княжескую казну…

Глава 2

— Найдем убийц, государь, непременно отыщем! Некуда сим злыдням с нашей земли деваться!

— Надеюсь на это, боярин. Пока же град сей, Владимиром нареченный, возводи торопливо. Татары могут в любой момент нагрянуть. И пусть у города будет второе название Ново-Волынский! И ты, Иван Петрович, сейчас волынский воевода, это родовой град твоих будущих детей и внуков! Смотри, не подведи меня!

— Положись на мое слово, государь! Умру, но град поставлю! Это моя родина, которую обрели все мы — Волынские!

— Иди, трудись, дел много, воевода!

Боярин низко поклонился, и отошел, а Юрий прошелся по невысокому земляному валу. Однако фактически неприступному, так его насыпали почти по самому краю глубокого оврага. Удобное для обороны место для города выбрали — по флангам два оврага, с тыла крутой берег Кальмиуса — мелкая речушка скоро превратится в глубокое водохранилище, ибо будет перегорожена плотиной, причем не одной. Лишь со стороны открытого поля сотни жителей прилежно копали причудливо изогнутый ров, возводя стенки земляных бастионов.

Пока же роль временных крепостных стен играли состыкованные друг с другом телеги и повозки, многие из которых были накрыты полотняными тентами и служили жилищами для переселенцев. За ними, внутри огороженного пространства с половину квадратной версты кипела и бурлила в коловращении сотен людей жизнь.

По вбитым столбам намечались прямые и широкие улицы, маленькими колышками определялись уже частные владения — размером в сотку — как раз на дом. А кое-где уже к вкопанным столбам присоединяли двойные плетни, и начинали засыпать их, а снаружи обмазывать глиной — обычные мазанки. Неподалеку в карьере поднимались в небо дымки — там вовсю заработало производство по изготовлению кирпичей.

«Донецк уже никогда не появиться, также как Мариуполь и Луганск. История должна пойти по другому пути. Обязательно иная в этих краях будет — без ярма крепостничества!

Ненавижу сукиных рабовладельцев, какими именами они не прикрывались. Представляю, как охренеют в Киеве и обалдеют в Москве, когда там проведают, как я назову два последних города, которые обязательно появятся в этом году на их историческом месте.

И как взовьются поляки, будто им прищемили яйца, когда узнают, на что я начну претендовать в своем полном титуле?!

Их король Ян Собесский меня «закажет» сразу или попытается вначале по-хорошему договориться?!

Если второе — то чванливые московские бояре на дерьмо изойдут. Но скорее, всем кагалом взовьются похлеще ляхов. Еще бы — тут даже не самозванство, а посягательство на устои!»

Мысли текли ровной полосой — Юрий Львович свыкся с мыслью, что жизнь его может быть прекращена кинжалом убийцы в любую минуту, но отступить не захотел бы ни в каком случае.

Дело пошло на принцип — слишком памятно было ощущение собственной мочи, стекающей по ноге, и воспоминание о полной беспомощности висящего на дыбе человека. И холодные глаза бородатого боярина, что взирал на него, как на кучку куриного помета, которую можно растоптать подошвой сафьянного сапога.

«Без меня тут справятся братья, одна громкая фамилия о много говорит — Волынские!

Вон как Иван Петрович воодушевился — считает, что спустя века его род вернулся на землю отцов, пусть и в другом месте. И два его брата сдернули с Белгородчины — терять им нечего. Младший однодворец, у старшего два десятка крепостных — вместе со всеми людьми ушел, как тать, благо весна ранняя наступила и теплая.

А ведь как не крути, но теперь в глазах московских бояр они изменники и подлежат наказанию!»