Венец Прямиславы

Они пересекли влажный от росы луг и вступили на узкую тропинку к погосту. Звон била не унимался, и над тыном виделась лемеховая, серебристая от старости крыша деревянной церкви с простым маленьким крестом. Церковь оказалась совсем крошечной, а на стволе большой липы возле нее висел темный образок, должно быть, Богородицы. У церкви не имелось даже паперти, но у входа кто-то постелил пестрый домотканый половичок, придававший ей по-домашнему уютный и опрятный вид. Двери стояли открытыми, и молодой короткобородый дьяк усердно лупил колотушкой в подвешенный железный блин, который здесь заменял слишком дорогие колокола.

Завидев пришедших, дьяк от удивления выпучил глаза, не переставая, однако, колотить в било. Его можно было понять: немногочисленных окрестных жителей он знал наперечет, а этих двоих видел в первый раз. Мало того: вид парня с воинским поясом наводил на мысль о городе и княжеской дружине, да и девушка, хоть и одетая в простую потрепанную рубашку, тоже не походила на простолюдинку. Вот так из леса выходит только нечисть, морочащая добрых людей, и молодой отец Орентий не знал, то ли ему попытаться отогнать видение крестным знамением, то ли спасаться бегством.

Странные гости приближались, а из дверей между тем выглянул сам отец Родион, священник.

– Ты что, Орейко, сдурел совсем? – с мягким, но выразительным укором осведомился он. – Все лупишь и лупишь, будто пожар, а пора службу начинать!

– О! – только и произнес отец Орентий в свое оправдание, показывая колотушкой на пришельцев.

Но те уже подошли к крыльцу, и пугливый дьяк поспешил скрыться в стенах святой церкви.

Священник тоже удивился, но не настолько, чтобы испугаться. Он служил на бывшей Яровитовой горе уже пятнадцать лет и давно привык к мысли, что вполне может разделить когда-нибудь участь смиренного инока Пиония.

– Кто же вы такие будете, люди добрые? – спросил он, прищурившись, чтобы лучше разглядеть их.

– Издалека мы, – вежливо ответил Ростислав. – Будь здоров, отче!

– И вам добрый день! Зачем же к нам пожаловали?

– Да вот, отче, – Ростислав кивнул на Прямиславу, – вышел грех, умыкнул я девицу. Обвенчаться бы нам, пока хуже чего не вышло.

– Идемте, – тут же согласился отец Родион и даже засуетился немного, пропуская их в дверь, такую низкую, что Прямиславе пришлось, входя, пригнуться. – Сейчас мигом и того… Начнем, благословясь!

– Непорядок это, отче! – предостерег дьяк Орентий, еще хорошо помнивший свою науку. – Сперва отслужить, потом…

– Делай свое дело, кадило раздувай! – прикрикнул на него отец Родион. – Или забыл грамоту епископа? «Если придут звать тебя крестить, или отпевать, или венчать, или исповедовать, – стал он повторять на память, подняв для большей назидательности палец, – то надлежит идти немедля. Нет греха, если придется ночью встать, из-за стола встать, даже службу церковную прервать – больший грех выйдет, если, ожидая тебя, нетвердые в вере передумают…» Поганцы! – добавил он уже от себя, и Прямислава чуть не рассмеялась.

Ее нисколько не удивило существование подобной грамоты, которую посланцы епископа зачитывали служителям всех церквей волости, где большинство народа гораздо охотнее молилось Перуну, Велесу и Мокоши, чем Святой Троице.

– Идите, станьте сюда! – продолжал отец Родион, подталкивая жениха и невесту к аналою. – Вы крещеные?

– Крещеные! – Ростислав предъявил нательный крест, а Прямислава просто кивнула.

– Исповедовались хоть когда-нибудь?

– На Пасху, – ответили они хором.

– Как крестильные имена?

– Михаил.

– Ксения.

– В первый раз венчаетесь?

– Во второй.

– Как так? – Отец Родион нахмурился.

На его памяти уже бывали случаи, когда вчерашние «поганцы» пытались венчаться снова, просто выгнав надоевшую прежнюю жену.

– Вдовец я, – пояснил Ростислав. – Давно, года четыре уже.

Ростислав отвечал, имея в виду как бы одного себя, поскольку признание, что его невеста, по виду девица, тоже когда-то венчалась, вызвало бы слишком много долгих объяснений.

– Колец нету?

– Есть, – неожиданно для Прямиславы ответил Ростислав и стал развязывать кошель на поясе.

Оттуда он извлек что-то маленькое, передал священнику, потом стянул с пальца один из своих перстней и вручил ему же.

За происходящим наблюдали четверо местных жителей: тиун с домочадцами. В этот обычный будний день на службу явились только они. Тиун таишинского боярина считал усердие к церкви своей обязанностью по должности. Прочие таишинцы не спешили на зов била, и потом им пришлось долго каяться, ибо в другой раз нечто подобное им едва ли случится увидеть.

Придерживаясь порядка, отец Родион должен был бы задать жениху и невесте еще несколько вопросов относительно родства, кумовства и согласия родичей на брак, но он понимал, что сейчас это уже не важно. Похищенную и не отбитую до исхода ночи девицу нельзя вернуть родным без урона для чести. Раскрыв свою потрепанную драгоценную книгу, полученную в наследство чуть ли не от самого Пиония, отец Родион начал молитвословие.