Венец Прямиславы

– Вышло так, что брат Владимирко первый в мои дела вмешался, – продолжал Ростислав. – Сами судите. Вот эта девица, – Ростислав показал на Прямиславу, – дочь Вячеслава Владимировича Туровского. Брат мой Владимирко Володаревич прислал за ней сватов, якобы от меня. Только я об этом ни сном ни духом не ведал. Прямислава Вячеславна прежде была женой Юрия Ярославича берестейского, но митрополит развел их, поскольку князь Юрий свой долг супружеский забыл, холопок к себе приблизил, а женой пренебрегал. И этим ложным сватовством князь Владимирко хотел Прямиславу Вячеславну из отцовского дома выманить и мужу распутному вернуть. А вину на меня свалить, для того и моим именем прикрылся. Не слухи это, а истинная правда: сам я в Червене встретил кормильца брата моего Владимирко, Переяра Гостилича, который с боярами звенигородскими вез Вячеславову дочь якобы в Перемышль. Вправе ли я за такую обиду мести искать?

– Вправе! Верно! Экая подлость! – загудел народ, довольный, что у Ростислава есть своя причина не любить старших братьев.

– Так что же теперь с девицей будет? – спросил толстый Немир Самсонович.

– Пошлем весть отцу ее, что она здесь. Думаю, поможет нам Вячеслав Владимирович.

– А что бы тебе и в самом деле ее в жены не взять? – Ян Гремиславич подмигнул. – И девица хороша, как заря ясная, и князь Вячеслав – тесть завидный, и брат Владимирко за тебя уже всю работу сделал: сватов заслал, подарки поднес, невесту доставил. Женись, княже, от счастья своего бегать не годится!

Народ засмеялся.

– Она-то сама за тебя идти соглашалась или к мужу назад хотела? – спросил боярин Аким Желанович и подался вперед, опираясь руками о толстые колени. Круглый, заросший бородой, он почему-то напомнил Прямиславе баенного беса, хотя и был одет, и она сдержала неуместную усмешку.

– Князь Юрий мне больше не муж, нам разводную грамоту из Киева прислали, и я с благословения отца моего и туровского епископа Игнатия согласилась быть женой Ростислава Володаревича, – сказала она.

Народ загомонил, а Ростислав добавил:

– Только пока суд да дело, княжне со мной в одном доме жить не годится! Кто из вас, люди добрые, даст ей приют, будет вместо отца?

– Иди ко мне, княжна! – Ян Гремиславич поспешно встал и поклонился. – У меня три дочери почти твоих лет, будут тебе подружки, а я буду отцом! Для меня это дело известное! – Он улыбнулся и провел пальцем по усам, и Прямислава улыбнулась ему в ответ. Этот человек ей нравился: в нем были видны доброта, заботливый и веселый нрав.

– Собрался бы ты, отец, съездил бы в Звенигород! – сказал Немир Самсонович игумену Ливерию. – Скажи князю Владимирко, что у нас теперь Вячеслав туровский в союзниках – может, опомнится, не захочет воевать. При твоем сане, при вашем родстве по плоти не может он тебя не выслушать. Склони его к миру, тем себе у Бога спасение получишь, а нам, грешным, тут, на земле, поможешь! Поезжай, сделай милость!

– Поеду, пожалуй. – Отец Ливерий кивнул. – Хоть и не подобает мне в мирские дела вмешиваться, да лучше, если будет Божья воля, ужаснейший грех братоубийства предотвратить.

– Эх, был бы я в Перемышле! – Ростислав хлопнул себя по колену. – Тогда увез бы я сейчас королевича Владислава подальше, хоть в Туров, а вместо выкупа за него попросил бы у короля Болеслава войско! Тогда уж точно никакой Звенигород против нас не устоял бы!

Все было решено, Ростислав отправился по делам, а Прямислава с Забелой прямо из гридницы перебрались к боярину Яну. Идти было близко, он жил через улицу, возле торга и напротив Николы Княжеского. Его дочерей звали Настасья, Премила и Миловзора. Старшей было шестнадцать лет, и у нее уже имелся жених, о котором она только и говорила. Жена Яна Гремиславича, боярыня Марена Вышатовна, была маленькая, худенькая женщина, и даже младшая дочь уже ее переросла, так что в горнице саму хозяйку удавалось разглядеть последней. К Прямиславе она отнеслась по-доброму, много расспрашивала, жалела ее во всех ее приключениях, окружила всяческими заботами. Сам Ян Гремиславич тоже нередко поднимался в горницы и много времени проводил среди своих «девочек», к которым причислял и боярыню.

В Перемышль и Туров были в тот же день отправлены гонцы, но сам Ростислав не спешил покидать Белз. Вражеское войско могло поджидать за ближайшим лесом – ведь у его старших братьев было время подготовиться, и они заранее знали, куда придется идти, – поэтому он предпочитал до подхода собственных сил остаться самому, а главное, оставить Прямиславу под защитой крепких городских стен.

Игумен Ливерий, напротив, положась на Бога, собирался выехать уже через день, в сопровождении только двоих монахов. Но утром перед самым его отъездом случилось нечто, сильно изменившее все замыслы и надежды.

Трудно было даже понять, кто первым сообщил эту новость: воздух вдруг наполнился известием, коснувшимся сразу всех. Прямислава тогда сидела в горнице вместе с Мареной Вышатовной и ее дочерьми, когда через открытое окошко со двора стали долетать невнятные тревожные голоса.