Венедикт Ерофеев и о Венедикте Ерофееве

Руси есть веселие пити! Но в этой пьяной эпопее веселия нет. Есть горе-злосчастье, прикрытое гротескной иронией хотя бы в перечислении фантастических напитков, включающих духи «Белая сирень», средство от потения ног, спиртовый лак. Главного героя зовут так же, как и автора, но из этого не следует, что они идентичны. Венедикт-Веничка цитирует Канта и Сартра, Пушкина и Блока. Бродит по Москве, где он только в конце повести увидел Кремль. С вокзала он едет на станцию Петушки. Там будто бы райская жизнь: всегда поют птицы и никогда не отцветает жасмин. Там же живет «любимейшая из потаскух». Здесь, конечно, ирония. Он ведь не верит, что в Петушках «сольются в поцелуе мучитель и жертва» и зло исчезнет. Иногда он кощунствует, иногда молится, и об этом Ерофеев говорит иронически. Саможалости нет. Но есть жалость к другим – к пьяной и не очень старой бабоньке, которая на все готова за «ррупь». И здесь ирония почти отсутствует. Веничка живет в пьяном аду, как и все его собеседники в Москве и поезде. Трезвых он не встречает. Глядят на него пустые выпуклые глаза «моего народа». В эпилоге появляются четверо хулиганов-пошляков, не прощающих Веничке его отличие от других безмозглых пьяниц: он ведь образован, осмеливается мыслить. Они вонзили шило в самое горло Венички: «И с тех пор я никогда не приходил в сознание, и никогда не приду».

Всякие замысловатые гротески теперь в моде у некоторых писателей и художников как «внутренней», так и «внешней» эмиграции. Они претендуют на авангардность, но явно не замечают, что их модернизм – залежалый товар почти столетней давности. У Ерофеева таких претензий нет. За его гротесками – острая жалость, невымышленный ужас, жгучая боль и едкая ненависть к советскому казенному лицемерию и советской обывательской пошлятине. Ерофеев остроумен, меток, но все же его можно упрекнуть в многоглаголании. Зощенко сократил бы повесть вдвое или втрое. Все же нельзя сомневаться в том, что ему есть что сказать о пьяном горе-злосчастье в Сов<етском> Союзе.

На обложке – снимок с картины В. Калинина Жаждущий человек в давно уже знакомом нам стиле раннего «голубого Пикассо». Повесть Ерофеева была впервые опубликована в Израиле и переведена на польский язык Шехером и на английский – Тьялзмой.

<Без подписи> Венедикт Ерофеев. Москва – Петушки Имка-Пресс, Париж, 1977 [754]

Венедикт Ерофеев назвал свое произведение поэмой, и поскольку он имел на это не только право, но и основания, то и мы будем называть «Москву – Петушки» поэмой. Впервые она была напечатана в Израиле, в русском журнале «АМИ» № 3 за 1973 год, и с тех пор журнал давно прекратил свое существование. Но публикацией поэмы Венедикта Ерофеева он застраховал себя от забвения. Десятки журналов и журнальчиков, вскормленных замыслами столь же грандиозными, сколь тощими были карманы их основателей, обречены были вымереть почти безымянно; «АМИ» избежал – не гибели, нет, – но братской могилы. Он не был отправлен в литературное небытие с номерной биркой на ноге: с ним связано появление на Западе имени и поэмы Венедикта Ерофеева.