Вельвет

Движение слева – затылок взорвался болью. Свет фонарика потускнел, пол бросился навстречу. Перед глазами полетели синие птички, и в их облаке возникла Софи: элегантная, нарядная, с аккуратно причесанной шерсткой на ушах и мордочке.

– А ну лежать! – прошипели сзади.

Михалыч с трудом вынырнул из грез и с ещё большим трудом сообразил, что почти отправился в нокаут.

– С-Софи? Ну и ударчик.

– Молчать! – прошипели снова.

– Софи, я, кажется… я п-пытаюсь тебе помочь?..

Сзади помолчали, затем Михалыча дёрнули и перевернули на спину. В свете фонарика возвышался кот: вельветовый, трехцветный, с прической плохиша и повязкой «Профсоюзы – дадим отпор казнокрадам!». В правой его лапе угрожающе покачивался чемодан Софи. Самой кошечки – ни элегантной ее версии, ни обычной, прокуренной – нигде не виднелось.

– Кто ты и с чего тебе помогать моей сестре?

Михалыч сопоставил два и два, затем коротко все пересказал – со звонка Зубова до разговора с журналюгой. Птички продолжали остервенело летать перед глазами, голова раскалывалась.

– Так что моя интуиция стала говорить мне «Эй, да здесь что-то не так», и вот ты огреваешь меня… чемоданом?..

– Короче говоря, шпик.

– Ну, как сказать?.. – Михалыч недобро посмотрел на птичек, и те наконец полетели прочь. – Предпочитаю считать себя пограничником, который следит за балансом закона и преступности.

– Почем мне знать, что сейчас ты не работаешь на Зубова?

– Почем мне знать, что ты ее брат? Зачем вообще Зубову посылать меня сюда?

– Не знаю. – Уши кота повернулись к двери, будто он что-то услышал в коридоре. – Может, за доказательством, что «недостойный владелец» – он сам?

– Ты о чем? – удивился Михалыч.

– Дерьмовый ты шпик, если спрашиваешь.

– Твоя сестра живет в трущобах. Получает зарплату бумагой. Похитила и ранила беременную. Если думаешь, что, оскорбляя и колотя меня мебелью, ты ей помогаешь… – ну, вперёд. Я давно не ходил на косметический массаж.

Кот долго молчал, затем поставил чемодан на пол и открыл. На грудь Михалычу шлёпнулось что-то бумажное.

– Почитай на досуге. Шпик.

***

«Мне казалось, это нормально. Юная кошечка и опытный заяц – конечно, он лучше знает, как быть. То есть, сейчас я так не думаю, но тогда выглядело… он будто так сильно любил меня… ну какой зверь не мечтает, чтобы его ТАК любили? Ну только это не любовь, это что-то… что-то…»

Михалыч закрыл дневник Софи и потёр уставшие глаза. Правый немного болтался на петельке, и Михалыч пообещал себе при первой же возможности сходить к окулисту, а заодно к ортопеду и таксидермисту, и к тому специалисту по питанию…

И выспаться.

Была ночь. Или утро? Михалыч потерял счёт времени. Живот поскуливал от голода, но зубовские деньги закончились. На дне бутылки янтарем блестела тоненькая-тоненькая лужица коньяка – ни туда, ни сюда. Печка потухла, чайник больше не пел. Из углов надвигалась темнота. С косяков входной двери свисали культи оградительной пломбы с надписью «опечатано до возмещения уплаты».

Медведь скорчил пломбе рожу и вновь посмотрел на тетрадь, на отпечаток кошачьей лапки в углу обложки. Сердце сжалось от бессилия. Это был уже четвёртый дневник, который брат Софи передал Михалычу. Она писала красивым секретарским почерком, жестким карандашом, что оставлял в бумаге борозды навроде гравировки. Страницы пахли дешевой пудрой и чем-то еще, неуловимым, приятным, воскрешающим в памяти усталые зеленые глаза и белое пятнышко, похожее на елочную игрушку.

Из записей получалось, что Зубов познакомился с Софи года четыре назад – через раздел брачных объявлений. Она работала по семьдесят часов в неделю где-то в торговле, он значился замом какого-то зама на медоперерабатывающем комбинате. «Внимательный, заботливый, уверенный в себе» – уже на втором свидании Зубов предложил ей лапу и сердце. Софи согласилась, ей это казалось сказкой, но дальше… дальше пошла суровая реальность.

«Естественно, я отдала почти все свои сбережения, чтобы мы купили наш дом. Наш общий дом…

И теперь он почему-то говорит, что я его позорю своей работой. И как одеваться, чтобы я его не позорила. И куда ходить, и что говорить – когда мы встречаемся с его «директорами». Опять же – чтобы я его не опозорила».

С самого начала Зубов критиковал встречи Софи с ее друзьями и родными – под разными, часто надуманными предлогами. Забирал Софи с посиделок, провожал от дома до работы и обратно. Лишь в универмаге ей удавалось побыть одной, но потом стало ещё хуже.