Вельтаншаунг. Уровень первый

Когда Варшава пала, я был ранен. Нашему корпусу целиком не удалось прорваться из Польши, но многие из нас небольшими отрядами ушли: кто на юг, кто на восток. Да, именно так меня и внедрили в Европу. И на меня, действительно, обратили внимание бритты.

В английскую диверсионную школу я попал в изодранном мундире несуществующей к тому времени армии с нашивкой «В.-J. Blazkowicz». Для них я был польским офицером, жаждущим мстить за отчизну до последней капли крови. Наш план сработал.

Две успешные операции в составе диверсионных англо-польских групп принесли мне славу не только стратега-разведчика, но и воина, выходящего живым из любой передряги. Я стал «легендой». Слух о моей неуязвимости достиг ушей сильных мира сего.

За три дня до нашего десантирования в сердце Германии нас принял сам Уинстон Черчилль.

Старик сидел в своем кабинете и курил сигару. Каждого из нас приглашали на собеседование по одному.

Признаюсь, когда я вошел в «святая святых», то поджилки у меня затряслись. Эти умные глаза прожженной политической «лисы» сверлили меня насквозь. Казалось, этот человек все знает, что он использует меня для своей личной игры, потому что двойные и тройные агенты — самые лучшие разведчики в мире.

Черчилль указал на лежащий на столе «Майн кампф»[2]:

— Читали?

— А должен? — я думал лишь о том, как бы себя не выдать.

— Врага нужно знать в лицо! — Черчилль пыхнул сигарой. — Гитлер рвался в Вену за Копьем Судьбы. Евреи и славяне ему нужны для жертвоприношений. Вы же поляк — вас не пожалеют — сразу отправят в крематорий.

— Именно поэтому я не могу остановиться. Я воюю не с человеком, узурпировавшем власть, а с государственной машиной, намотавшей мою родину на свои гусеницы. А Копьем Лонгина когда-то был совершен удар милосердия. Им добили Христа. Такой артефакт может сослужить злую шутку со своим новым хозяином. Укравший копье, от него же и погибнет.

— Позиция достойна уважения! — кивнул головой премьер-министр. — Вы отдаете себе отчет в том, что именно нас интересует?

— Секретные военные разработки! — отрапортовал я. — Все. Даже магические. Немец — человек практичный. Он не станет тратить деньги на то, что не приносит результата.

Черчилль улыбнулся:

— А, признайтесь, вам хочется снова оказаться под бело-красным знаменем, но не под нашим?

— Да! — сказал я и внутренне сжался. Я не знал, что хотели от меня услышать.

— Что ж, идите Блецкевич. — Уинстон подмигнул. — Или кто вы там на самом деле. Пока мы нуждаемся друг в друге.

Я вышел из кабинета весь покрытый холодным потом. Я уж думал, что меня сразу увезут в застенки. Но — на этот раз повезло.

После аудиенции нас собрали всех вместе и отправили на последний инструктаж.

Локация: десантирование

Небо было непроницаемым. Оно походило на разлитые чернила. Размалеванные «Мессершмитты» несколько раз проходили мимо нас на бреющем полете.

Мы плелись ниже радаров, ползли над самой землей. Тихо, пугаясь собственных моторов. Молодчики Люфтваффе и зенитчики, стоящие на рубеже немецкого неба, пропустили нас.

Мы молились, чтобы нас совсем не заметили. Отчаянно хотелось верить, что враги не заманивали нас, чтобы потом одним ударом снести и растоптать своими сапогами. И бог сжалился над нами.

Впереди замелькали благословенные огни.

Приближающийся оплот, твердыня нацисткой империи выглядела вовсе не как неприступная цитадель. Она напоминала наконечник стрелы.

Мне вспомнились слова Черчилля об одержимости Гитлера военными артефактами. Да, именно в таком замке и стоило хранить Копье Судьбы. И даже мифический Грааль, исчезнувший во мраке истории и в водах баварского озера, сейчас, наверняка, был спрятан именно здесь.

Немцы всегда умели выбирать удивительно красивые места для своих замков. Недаром, в каждом немце живет художник. Ведь даже их проклятый фюрер — умел рисовать. Его акварели, если не знать об их авторстве, вполне могли бы украсить стены любого дома. Нам показывали их во время инструктажа.

Вевельсбургский лес темнел под нами напружинившимся зверем. Мне казалось, что он живой, что это не деревья чернеют во мраке, а поднял голову и принюхался сторожевой пес нацистов, их знаменитая овчарка.

Самолет набрал ту минимальную высоту, чтобы у нас успели раскрыться парашюты. После сброса, пилот снова должен был нырнуть к земле и ужом просочиться назад, за пределы этого мифического государства.

— Пора! — раздался приказ.

Люк под нами раскрылся.

Лес поднялся на свои лапы, заурчал. Мне даже показалось, что я чувствую звериный запах.

Мы падали в эту распахнутую пасть ночи один за другим.

Я дернул за кольцо. Оно заело. Запаска — тоже не сработала. Я камнем летел на стремительно приближающийся частокол деревьев.

Надо мной распахнулись черные, трепещущие на ветру цветы парашютов. Похоже, не повезло только мне одному.

А потом я почувствовал это. Из недр земли, не из замка, а из глубинных тоннелей поднималась вверх волна эфира. Я ощутил это как порыв смерча. Это походило на электричество: ничего не видно, но стоит к нему прикоснуться, — и ударит током!