«Великий Вавилон»

— Пойдемте со мной, — сказал Раксоль и повел Ариберта в другую комнату.

Там стояла покрытая простыней кушетка. Раксоль сдернул простыню — он имел слабость к театральным эффектам. Под ней оказался труп человека. Это был Жюль, мертвый, но без малейших следов ран или царапин.

— Я уже послал за полицией, но не за полицейским, а за чиновником из Скотленд-Ярда, — сказал Раксоль.

— Как же это случилось? — учтиво и несколько испуганно спросил Ариберт. — Из ваших слов я понял, что он был заперт целым и невредимым в бывшей своей комнате.

— Да, все так и было. После полудня я отправился к нему наверх с целью отнести ему еды. Рассыльный все еще караулил у дверей. Он не слышал ни малейшего шума и вообще ничего, привлекшего внимание. Однако когда я вошел в комнату, то уже не нашел в ней Жюля. Ему каким-то образом удалось развязать на себе веревки, а потом оторвать дверцу от платяного шкафа. Он придвинул кровать к окошку, а дверцу высунул на три четверти из окна, укрепив другой конец ее под железной перекладиной у изголовья кровати. При помощи такой импровизированной платформы ему удалось вылезти в окно. Стоя на ней, он, вероятно, руками мог достать до карниза под крышей отеля, а поднявшись на своих мускулистых руках, очутился и на самой крыше. Очевидно, он имел намерение перебраться по ней на другую сторону, выходящую на улицу: с того края крыши спускается в маленький низкий дворик у винных погребов пожарная лестница. Жюль уже думал, что его побег удался. Но, к несчастью для него, оказалось, что одна ступенька железной лестницы была дурно выкрашена и проржавела. Она подалась под тяжестью, и Жюль, не ожидавший ничего подобного, свалился на землю. Тут и пришел конец всей его изобретательности и ухищрениям.

Закончив рассказ, Раксоль снова накрыл труп простыней, и в его жесте промелькнул оттенок почтения.

После того как смерть пресекла темную и бурную карьеру Тома Джексона, считавшегося когда-то гордостью «Великого Вавилона», кончились и все треволнения наших героев. О белокурой мисс Спенсер, преданной рабе и помощнице блестящего негодяя, не было больше ни слуху ни духу. Возможно, она до сих пор проживает еще в качестве таинственной незнакомки в каком-нибудь недорогом заграничном пансионе. Что же касается Рокко, то о нем, конечно, были вести. Несколько лет спустя после описанных здесь событий Феликс Вавилон узнал, что Рокко, благополучно достигший Буэнос-Айреса, кулинарными талантами способствовал процветанию одного великолепного отеля. Вавилон сообщил об этом Теодору Раксолю, который при желании мог бы возбудить судебное дело против своего бывшего шеф-повара. Но так как все, по-видимому, говорило в пользу того, что Рокко честно исполнял теперь свое призвание, то Раксоль решил оставить его в покое.

Единственное затруднение, постигшее Раксоля после смерти Жюля, — затруднение, которое он, впрочем, предвидел заранее, — заключалось в улаживании дела с полицией. Полиция требовала подробного отчета: она желала знать, какое отношение Раксоль имел к случаю с Диммоком и что произошло в период времени между его визитом в Остенде и выдачей властям тела Жюля. Миллионер же, само собой разумеется, отнюдь не был склонен это рассказывать — вне всякого сомнения, он нарушил законы как Англии, так, вероятно, и Бельгии, и в глазах блюстителей правосудия его прекрасные нравственные побуждения не могли служить ему извинением.

Следствие по делу Жюля наделало порядочно шума и спровоцировало тысячу рассказов и комментариев. Однако в конце концов удалось прийти к компромиссу. Первой заботой Раксоля было умиротворить инспектора полиции, за которым миллионер так вежливо отказался последовать, когда тот «напал на след», кстати сказать, оказавшийся ложным. Остальное было лишь делом такта и терпения. К успокоению властей, ему удалось доказать, что он действовал хотя и довольно решительно, но при этом вполне честно и что по существу правосудие уже свершилось. Он также тонко намекнул, что не советовал бы им слишком придираться. Наконец ему посчастливилось добиться влиятельного заступничества посланника Соединенных Штатов, и дело было закрыто.

Однажды, спустя две недели после выздоровления владетельного герцога Познанского, Ариберт, все еще гостивший в «Великом Вавилоне», выразил желание переговорить с миллионером. Принц Евгений в сопровождении Ганса и нескольких вызванных им придворных сановников с чрезвычайной пышностью покинул Лондон, увозя с собой спасительный миллион, окончательно устроивший его помолвку. Получая этот миллион, Евгений представил достаточные гарантии и условился об уплате долга по истечении пятнадцати лет.

— Вы желали поговорить со мной, принц? — спросил Раксоль, когда они уселись в комнате владельца.