Великий тес

За две недели, что продержал промышленных атаман, неприязни между ними и служилыми поубавилось. Простились они как друзья. Пока виден был острожек на горке да люди на берегу, в стругах помалкивали. Как скрылось все из виду, промышленные запели.

Перед Шаманским порогом, как раз возле прежней засеки у могилы Вихорки, плывущие встретились с полусотней казаков под началом Василия Черемнинова. Пятидесятник вернулся с Лены от Бекетова вестовым, отгулялся и теперь шел знакомыми местами на перемену Максиму Перфильеву.

Старых служилых в отряде было не больше десятка, остальные — переведенцы из Красноярского острога, брошенного и срытого по царскому указу.

— Браты Максимку не жалуют, — предупредил Черемнинова Похабов. — Всю зиму в осаде просидел.

— Бойся не бойся!.. — выругался пятидесятник. — От судьбы не уйдешь.

За устьем Илима два легких струга Похабова стали нагонять отряд служилых, они останавливались на местах их ночевок, спрашивали про них у тунгусов на урыкитах. По всем приметам, впереди плыл сотник Бекетов со стрельцами. Он спешил домой с дальних и многолетних служб. Иван пересаживался с кормы на весло, погонял промышленных, но догнать стрельцов так и не смог.

Струги прошли мимо каменных быков на устье Ангары, мимо плещущих волнами отмелей и долгой песчаной косы, вышли в спокойные, медлительные воды Енисея. На острове ниже устья путники опять застали брошенный табор с не выстывшей еще золой костров.

— Отпусти ты нас, христа ради! — жалостливо взмолился передовщик воровской ватаги. В пути от Братского острога сын боярский да целовальник сдружились с промышленными, поняли их беды и заботы.

В ту сторону, встреч солнца, ватажка обходила казачьи станы и секреты от самого Тобольского города так, как везла за собой припас ржи втрое. Сверх пятнадцати пудов ржи на человека и сам Похабов не раз брал десятину. Рожь берегли, потому что уходили не на год и не на два. Передовщик хотел отдать цареву десятину в Тобольске, откуда имел наказную грамоту пятилетней давности.

У Так надежней! — согласился Иван. — Да только как я вас отпущу? Перфильев в описи указал, что плывем мы с промышленными.

— Скажешь, сбежали! — простецки взглянул на сына боярского передовщик. — Что для государя десяток соболишек? А для овдовевших семей за Камнем — спасение. Треть ватаги погибла на промыслах. Кто от зверя, кто от тунгусского самострела. Были и стычки.

Уговорили-таки промышленные служилого. Уже и Семейка вступился за них:

— Да отпусти ты их с Богом!

На свой страх и риск они уплыли в густых осенних сумерках, будто бы тайком.

Бекетовские струги, за которыми Похабов гнался от самого Илима, он и Семейка увидели только возле Енисейского острога. Знакомого судна беглых промышленных на берегу не было. Значит, среди ночи они проскользнули мимо дозорных.

Бекетовские стрельцы гуляли шумно, щедро угощали всех старых служилых. По острогу бегали незнакомые сыны боярские. Шеховской сдавал дела, а новый воевода задерживал его, придираясь по описям к пустячным недостаткам. До прибывших из Братского острожка никому не было дела. Обычных расспросов им не чинили.

Едва успели Иван Похабов с целовальником сдать грамоты Перфильева новому сыну боярскому Николе Радуковскому, бекетовские стрельцы схватили его под руки и повели в кабак.

— Сотник где? — спрашивал Иван гулявших. Они хохотали:

— Бекетиха зааманатила! Хочешь повидать товарища — бери ее избу на саблю.

— Дверь брусом заложила! — кричал кто-то хмельным голосом. — Возле каждого окна ясырь с батогом сидит. Попа не пускает. Монахинь срамословно гонит со двора.

— Поблюди-ка себя годами, — с пониманием стучали чарками. — Сотник, поди, уже и не рад ее верности! — пьяно хохотали и потешались над сотничихой.

Еще от Черемнинова Иван знал, что стрельцы поставили острог на Лене-реке в якутских улусах. Тамошний народ беспрестанно воевал между собой. Ясак давал охотно, лишь бы стрельцы судили их распри по правде.

Здесь, в кабаке, Иван узнал, что за ясак с якутов начались войны с ман-газейскими казаками, считавшими лесотундровый край своим уделом.

Выпил Похабов изрядно и, как только отстали от него старые служилые, выскользнул из кабака. Ноги сами собой понесли его к дому Филиппа. «А чего не зайти? — рассуждал, пошатываясь и мотая хмельной головой. — Мы с Филькой — старые товарищи. Не зайду — обижу!»

Но другой голос стыдил сквозь хмель, ругал лукавые мысли. В виду ми-халевского дома Иван остановился. Взглянул на угловую башню, дальнюю к лесу. За ней был скит. И увидел он вдруг, что навстречу ковыляет с посохом старец Тимофей. Земля уже выстыла, монах шел босым, в волосяной рубахе и веригах. Издали не спускал глаз с Ивана, а тому и свернуть было некуда, разве побежать в обратную сторону.

Сильно качнувшись, Похабов привалился спиной к острожинам и откланялся старцу. Тот остановился, приветливо глядя на него с неизменной ласковой улыбкой, от которой мурашки ползли по спине. Встреча с монахом была не к добру.

— И куда же несут тебя ноженьки, Иванушка? — тихо спросил старец, ответно кланяясь сыну боярскому.