Великий тес

На третий, Степанов, день он не стал устраивать дознание о тайнопитии и о ночном бунте. В этот день не тайком, а напоказ десять казаков стали готовить лыжи и нарты, куда-то собираться. Они укладывали котлы, одеяла, ружья. К атаману не обращались. А тот в пику ни о чем их не спрашивал. Молчали Филипп, Терех и Дружинка. Как атаман Похабов должен был их остановить и принудить к службам, но ничем другим, кроме драки и крови на Святой неделе, это противостояние кончиться не могло.

Утром в малую избу робко постучали. Сунув ноги в ичиги, подхватив саблю, Иван отпер дверь. У порога топтался караульный стрелец Дружинка. Борода и шапка его были белы от куржака. Ствол пищали подернулся причудливым узором изморози.

— Ушли! — пролепетал выстывшими губами.

— Куда? — не сразу понял Иван.

— Почем я знаю, — отвел виноватые глаза стрелец. — Ушли через реку нартами. На промыслы, наверное.

— Сейчас выйду! — захлопнул дверь атаман.

Изба к утру и без того выстыла. За одеялом в углу чуть слышно молилась Настена. Она поднялась рано. После молитв, откинув полог, вышла к атаману одетая: маленькая, сухонькая, в полутьме рассвета похожая на старую монашенку.

— Я затоплю, дядька! — махнула ручкой. — Ты иди, если надо!

Все семеро ходивших за ясаком и еще трое казаков самовольно ушли из зимовья. Иван догадывался, что пошли они в Енисейский острог жаловаться. «Может быть, так и лучше», — подумал.

ГЛАВА 6

Едва разорвался лед реки и зашумел Шаман-камень, зимовейщики стали смолить бекетовский струг. Отощавшие за зиму, обессилевшие к весне, радовались припекавшему солнцу, благостно, как лекарство, втягивали грудью запахи талой земли. Филипп и Дружинка плевали кровью с больных десен. У Анастасии так истончала шея, что Иван боялся — не переломилась бы от тяжести волос. Как сумел, он исполнил наказ казачьего головы, и оттого светло было у него на душе.

Помолясь Господу, Богородице да святым покровителям, казаки простились с могилами близких людей, и с последними льдинами пятеро служилых да девка с дворовой бабой поплыли вниз по реке. Сиротливо удалялись крыши брошенного зимовья. Гребцы, налегая на весла, запели: «Отче Никола, моли Бога о нас!»

Плес был им знаком, все торопились поскорей вернуться в острог. К берегу приставали в сумерках или при крайней нужде. На плаву постреливали уток и гусей, ловили рыбу.

И вот их струг пронесло мимо причудливых желтых скал устья Ангары. Гребцы обошли буруны отмелей и выплыли на степенную, глубокую гладь Енисея. Переночевав на одном из его островов, ранним утром двинулись дальше.

Наконец вдали на возвышенности левого берега показался окрашенный купол острожной церкви. Венчал ее желтый крест.

— Исхитрился-таки новый воевода достроить храм! — повеселели казаки.

Уже видно было, что острог расширен: прибыло две глухих башни, подведена под кровлю еще одна проездная.

— Глянь-ка! — волнуясь, указал Терентий Савин. — Сколько казачьих да посадских изб настроили? Когда успели?

— Моя-то, поди, нежилая! — всхлипнул Филипп Михалев.

Ко всем пережитым бедам сургутец узнал от годовалыциков Рыбного острога, что перед Пасхой умерла его жена. Он уходил на службы с первым инеем проседи в бороде, теперь возвращался побелевшим.

— Ладно, острог цел! — бормотал Иван Похабов, жалостливо поглядывая на сургутца. — Тяжкий выпал год.

На носу струга опять закручинилась Настена. Всхлипнув, припала щекой к спине старого казака. Филипп, тронутый сочувствием сиротки, стыдливо закашлял.

— И Васька-атаман?! — пробормотал, скинув шапку, перекрестился на восход. — Прости их всех, Господи! Дай суд милостивый!

В струге опять примолкли, крестясь на крест острожной церкви. Вспомнили вздорного красноярского атамана. От годовалыциков Рыбного острога уже знали о его печальной кончине.

По слухам, раненый Перфильев со своими людьми да с пушками приплыл в Енисейский на три дня раньше красноярцев и обо всем предупредил воеводу. Острог был приготовлен к осаде. Как ни старался Васька-атаман, а взять его, как прошлый раз, не смог. Воевода же за буйства красноярцев не дал им ржи, которую по царскому указу енисейцы каждый год поставляли в Красный Яр.

Васька пообещал вернуться с полусотней казаков, разнести Енисейский в щепки и взять силой государевы оклады. Он ушел по уже застывшей реке с пустыми нартами. Красноярские казаки, встретив атамана без хлебных окладов, посадили его в воду — утопили в полынье, а бывших с ним служилых жестоко избили.

Знал Иван и о том, что после Евдокии-свистуньи, в начале весны, мимо Рыбного прошел с отрядом атаман Галкин. При нем было много пленных и десять смертельно израненных казаков.

Атаман прошлой осенью погнался за князцом Сойгой. А тот объединился с многочисленными тунгусскими родами князцов Сота и Кояна. Уже зимой, на лыжах, с нартами, атаман догнал Кояна в степи, взял двух языков из его племени. В полудне хода от их кочевий разбил табор, укрепил его стенкой из лыж и нарт, оставил там все животы, пятерых казаков для охраны и двинулся звать князца служить русскому государю.