Великий карбункул

воспринимали свой путь как предначертанный самой Природой, и только заботы, принесенные из внешнего мира, мешали им чувствовать себя вполне счастливыми.

Крепкая, длинношерстая лошадка, которая несла на себе все их пожитки, не

тяготилась весом Доркас, но привычка и жизненная закалка помогали женщине, если какой-то отрезок дороги ей приходилось шагать рядом с мужем и сыном.

Оба мужчины, с мушкетами через плечо и топорами за спиной, зорким глазом

охотника высматривали дичь, которая пополняла запасы их продовольствия.

Почувствовав голод, они делали привал и готовили себе еду на берегу

какого-нибудь незамутненного лесного ручья, который - когда они опускались

на колени, подставляя губы, чтобы утолить жажду - тихонько протестующе

лепетал, точно девушка при первом любовном поцелуе. Для ночлега они

сооружали из веток шалаш и пробуждались с первыми солнечными лучами, готовые

к заботам нового дня. Доркас и Сайрус казались довольными путешествием, без

уныния перенося его тяготы, и даже лицо Ройбена по временам озарялось

улыбкой, но радость эта была видимой, поверхностной, тогда как внутри его

существа царила холодная горечь, подобно остаткам снега, еще нестаявшего в

узких, прорытых ручьями ложбинах, хотя на их склонах уже зеленеет молодая

листва. Cайрус Борн был достаточно опытен в странствиях по лесам, чтобы

заметить - отец его не придерживается пути, по которому они шли прошлой

осенью. Теперь они забирали дальше на север, уклоняясь от обитаемых мест и

вступая в область, где единственными хозяевами были дикие звери и не менее

дикие люди. Несколько раз юноше случалось обратить на это внимание Ройбена, и тот, выслушав сына, следовал его совету, однако при этом вел себя очень

странно. Он то и дело бросал по сторонам быстрые, блуждающие взгляды, как

будто в поисках притаившихся за деревьями врагов, а, никого не обнаружив, оглядывался назад - словно опасаясь преследования. В очередной раз заметив, что отец возвращается к прежнему направлению, Сайрус воздержался от

вмешательства, и хотя в сердце его закралось какое-то тревожное чувство, отважная натура юноши не позволяла ему сожалеть об увеличившейся длине и

загадочности их пути. Вечером пятого дня, примерно за час до заката, они, как обычно, сделали привал и разбили нехитрый лагерь. На протяжении

последних миль характер окружающей местности переменился - там и сям

виднелись небольшие возвышения, подобные гигантским волнам окаменевшего

моря. В одной из образованных ими ложбин путники соорудили шалаш и развели

костер. Было что-то трогательное в этом маленьком, сплоченном отряде, отделенном ото всего остального мира. Старые сосны глядели на них тревожно и

хмуро, и когда ветер проносился сквозь их вершины, лес наполнялся жалобным

звуком - как будто деревья вздыхали в страхе, предчувствуя близкие удары

топора. Пока Доркас готовила ужин, мужчины решили побродить по окрестностям

в поисках дичи, ускользнувшей от них во время дневного перехода. Юноша, пообещав не забираться слишком далеко от лагеря, умчался шагом столь же

упругим и легким, как олень, которого он надеялся подстрелить, а Ройбен, проводив сына взглядом, в котором светилась отцовская нежность и гордость, собирался идти в противоположную сторону. Между тем Доркас присела у костра

на покрытый мхом ствол вывороченного из земли старого дерева и, поглядывая

на подвешенный над огнем котелок, в котором уже булькала, вскипая, вода, перелистывала Массачусетский Альманах за прошлый год, составлявший вместе со

старопечатной Библией все литературное богатство семьи. Деление времени

приобретает особый смысл для тех, кто исключен из общества, и Доркас

заметила вслух - словно это имело какое-то значение - что сегодня 12 мая.

Ройбен вдруг вскочил. - 12 мая, как же я мог забыть… - пробормотал он, в

то время как множество мыслей вызвало мгновенное замешательство в его мозгу.

- Как я здесь очутился? Куда иду? И где я его оставил? Доркас, слишком

привыкшая к внезапным переменам в настроении мужа, чтобы отметить странность

его последних слов, отложила в сторону альманах и промолвила тем печальным

тоном, каким люди чувствительные, но сдержанные, говорят о давно

переболевших горестях: - Когда-то, в эту же пору, мой бедный отец покинул

наш мир ради лучшего. Но рядом была верная рука и дружеский голос, чтобы

поддержать его и ободрить в последние минуты; и мысль о преданной заботе, которой ты окружил его, Ройбен, долгие годы служила мне утешением. Но как

ужасна должна быть смерть одинокого человека в таком пустынном и диком

месте! - Моли небеса, Доркас, - воскликнул Ройбен сдавленным голосом, -

чтобы никому из нас троих не привелось умереть в одиночестве и лежать

непогребенным в этой глуши! - сказав так, он повернулся и исчез за

деревьями, оставив жену сторожить костер. Шаг Ройбена замедлялся по мере

того, как ослабевала боль, невольно причиненная ему словами Доркас, однако

много странных мыслей стеснились в его мозгу и, он брел вслепую, почти не

разбирая дороги, хоть бессознательно держался окрестностей лагеря. Так он

описал круг, когда заметил, что место сосен заняли дубы и другие деревья с