Вектор атаки

– Не обманывайтесь: я обо всех так говорю… Но вернемся к Эрни. Я несколько раз испытывал его целительный дар на своих студентах… да и на обитателях Боргхольма, считавшихся безнадежными. Это не те поступки, которыми следует гордиться: их этическая сторона уязвима, но… «Finis sanctificat media» [7]. И я контролировал процесс, а мои коллеги оценивали результат. Эрни удивительно хорошо ориентировался в механизмах человеческого разума. Даже слишком хорошо. Как это ему удалось? Когда? С чего вдруг?! Словно в один прекрасный момент в нем вдруг включилось некое сверхзнание… как если бы его чужая половина досконально разобралась в устройстве половины человеческой. Не исключая самое сложное, что в нас есть: мозг, психику, сознание, подсознание… Эрни смотрел на человека и видел, что и где у того сломалось. И видел правильно. И не просто видел, а ремонтировал. Ваш случай был для него так – милым пустячком, скрипкой Шерлока Холмса… он такие эгодистонии гасил, что вам и не снились!

– Но почему «Харон»?

– А ч-ч… никто не знает. Можно только, как всегда, строить догадки. После одного из Хэллоуинов, которые у нас проходят с особенным размахом, Эрни подобрал на улице «призрачный жезл». Знаете? Штуковина, чтобы рисовать в воздухе светящиеся страшные рожи и зловещие слова. Они потом красиво парят и долго тают, меняя цвета… Когда я навестил его наутро после разгула нечистой силы, в келье под потолком витало, переливаясь мертвенно-зеленым, имя «Харон». Начертанное, кстати говоря, безупречным готическим шрифтом. Эрни сидел в углу, смотрел на мерцание букв и, верите ли, улыбался. Это выражение его лица трудно назвать улыбкой в традиционном смысле, но я-то знал… «Что это значит?» – поинтересовался я. Он медленно, словно бы не особенно надеясь, что я пойму, начертил «жезлом» пунктирную стрелку от себя к этому слову. «Хочешь стать Хароном?» – спросил я наобум. Он продолжал улыбаться, и я сам осмыслил нелепость собственного вопроса. Разумеется, он не хотел стать Хароном. Это глупо, потому что ближайшая река называется Фюрисон, а не Стикс, и услуги перевозчика на ней окажутся невостребованы, поскольку есть мосты, а на другом берегу отнюдь не Аид, заполненный беспамятными душами, а вполне живые, хотя и тесноватые, что греха таить, улочки, не говоря уже о ратуше, библиотеке или садах Линнея. Да и сам он был вполне живой и выглядел умиротворенно. «Хочешь, чтобы тебя звали Хароном», – сказал я и понял, что на сей раз угадал. Но, как и вы, не понял, почему. Один бог ведает, что творилось в его голове, какие выстраивались ассоциативные цепи, какие тени подсознания там блуждали… Возможно – всего лишь возможно! – что это было опять-таки связано с его особыми взаимоотношениями со временем. Или вот еще: Харон был проводником из мира живых в мир мертвых, не так ли? Мы как ответственные материалисты понимаем: граница между этими двумя мирами пролегает по линии мозговой активности. Что, если Эрни так своеобразно манифестировал свою власть над человеческим мозгом? К слову, его собственный мозг практически не отличался от человеческого – просто работал по нечеловеческим правилам. Вы понимаете, о чем я?

– «Харон» созвучно с «Хронос», – заметил Кратов. – Эрни мог перепутать.

Стеллан не успел возразить. Перегородка сдвинулась, и в комнату деловито, по-хозяйски вошло дитя лет пяти, в костюме пингвина и с клювастой башкой за плечами.

– Не хочу быть Честером! – с порога объявило дитя вредным голосом.

– Вот как? – спокойно отреагировал Стеллан, отложил свою цацку и всем корпусом развернулся к визитеру. – А кем же ты хочешь быть, позволь узнать?

– Декстером, вот! – ответствовал пингвин.

– Ренни, ангел мой, – сказал Стеллан, сообщив своим интонациям меду и уксусу в равных пропорциях. – Но ведь ты должен помнить, что Декстер – это, прости меня за ненужные подробности, медведь. Причем белый!

– Честер тоже белый, – заявил Ренни.

– Не весь, друг мой, а лишь спереди. Спина у него черная, а уши, позволь напомнить, оранжевые. Оранжевые! А знаешь почему?

– Почему? – спросил Ренни, несколько потерявшись.

– Потому что Честер – императорский пингвин, а не бараний чих! А уши у него все равно что… что… – Наморщив лоб, Стеллан отмобилизовался и воскликнул: – Все равно что эполеты!

Кратов, изнывавший от удовольствия при виде этой репризы, ждал, что малыш спросит, что такое «эполеты», но тот, внутренне смирившись, что оранжевые уши – это ничего себе, однако же насупленно ждал более серьезной аргументации. И таковая не заставила себя ждать:

– Позволь также заметить, что императорские пингвины существуют, и Честер один из них. А вот императорских медведей не бывает! Бывают белые, бурые и… – Стеллан требовательно пощелкал пальцами в сторону Кратова.

– Полосатые! – радостно подсказал тот.

Ренни залился счастливым смехом.

– Не бывают! – закричал он.

– Еще и как бывают! – настаивал Кратов. – Только не на полюсе, а в тайге. И не медведи, а тигры. – В потрясенной полетом его мысли тишине он добавил отчаянным голосом: – Или зебры.

– Зебры, – сказал Стеллан озадаченно. – В тайге.