Вектор атаки

– Он избегал общества. В конце концов, я оставил нелепые попытки социализировать его… и это оказалось разумным решением. Эрни стал проявлять отчетливый интерес к нашей культуре. От видеала мог не отходить сутками. Он даже пытался творить – одно время его увлекла метаморфная топология в ее эстетическом аспекте. Я показывал его работы специалистам, но все, что они отметили, так это старательность и несколько нестандартных спектральных решений. – Стеллан вдруг смущенно улыбнулся. – Однажды я нашел у него стихи.

– Стихи?!

– Ну да, две странички верлибра, причем от руки. Бесподобным каллиграфическим почерком – если бы не карандаш, я счел бы это декоративной печатью. Что-то наподобие такого:

Я, которому жизнь отмеряет часы,
познакомился с ночью.
Храм, разрываемый светом,
тайные шлет мне призывы.
Но в звуках радости слышится смерть…

Только не ищите здесь никакого отношения к его внутреннему миру, никакой эмоциональной окраски. Эрни не понимал смысла слов, хотя ощущал их взаимосвязь и, очевидно, пытался ее воспроизвести. Постичь содержание через форму. А может быть, просто из баловства жонглировал словами. Или упражнялся в письме, механически воспроизводя фрагменты случайных текстов. Кто ведает…

– Как вы узнали, что он приобрел наклонности к психотехнике?

– Совершенно случайно. Ему исполнилось двадцать земных лет, для Боргхольма он был уже слишком большой мальчик. Обычной практикой в случаях, когда терапия не дает позитивных результатов, является перевод пациента в специализированный стационар для взрослых. Но Эрни не представлял угрозы ни для себя, ни для общества. Он и сам понимал собственную инаковость, но, по-видимому, не испытывал по этому поводу никаких терзаний. Я знаю это наверняка, потому что с какого-то момента между нами установилась некая трансцедентная связь. Например, я научился интерпретировать его психологическое состояние. Так вот: спокойное одиночество – это все, в чем он нуждался. Я забрал его в наш университетский городок, под свою руку. Он сам выбрал себе дом в историческом квартале, сам обустроил свое странное гнездо, наполнил его малопонятной атрибутикой… вы должны помнить, не так ли?

– Я и помню. Зачем ему понадобилась коса?

– А черт знает! – развеселился Стеллан. – Затем же, наверное, что и небольшой гномон, проку от которого в потемках было столько же, сколько и от косы, которой нечего было косить на городских газонах. Или вполне функциональная клепсидра почти в человеческий рост… – Стеллан вдруг посерьезнел и с удвоенной энергией принялся издеваться над игрушкой в руках. – Наверное, Эрни трепетно относился ко времени, воспринимал его не как физическую абстракцию или, там, философскую категорию, а более материально – как одно из странных измерений, в которых обитал… вне пределов наших о нем представлений. Так вот, о чем бишь мы?.. Однажды я по своему обычаю заглянул к нему, но был в тот час не в лучшей форме. Научная конференция, провальный доклад, дружеская критика, после которой на душе остаются долго не заживающие следы когтей… Мне нужно было выговориться, а он подвернулся под руку. Я говорил, а Эрни молча слушал. Обычное его состояние – молчаливое участие… А потом простер ко мне длань, эдак вот посучил пальцами невидимую нить и выдернул ее из моего воспаленного сознания. Напрочь… насовсем. Я остановился на полуслове, потому что внезапно ушла боль, ушла злость, ушла вся эта сиюминутная накипь. Ушла, испарилась. Я вдруг понял всю мизерность своих обид во вселенской системе координат. Как будто свежим взглядом прочел надпись внутри кольца Соломона: «И это пройдет». Определенно у моего Эрни были какие-то свои особенные, доверительные отношения со временем. Из болезненного ребенка внезапно, одним скачком он превратился в усталого, умного, да что там – мудрого старца. Которому в сущности безразлично, как к нему относятся окружающие, с их беспрестанной суетой и мелкими заботами, понимают ли его, ценят ли… Темные джентльмены из парка Трех Фонарей вряд ли рассчитывали на подобный результат своего жестокого эксперимента. Может быть, они ожидали чего-то похожего, но все с самого начала делали неправильно. Хватили через край… нарушили баланс чужеродного и человеческого… Это долгая история, друг мой, и вряд ли она вам интересна.

– Еще и как интересна, – возразил Кратов.

Стеллан вдруг рявкнул на свой браслет с раздражением:

– Солнце мое, потом, все потом, я занят, у меня архиважный гость!

– Польщен, – усмехнулся Кратов.