Вехи

Тогда мысль не бродит впустую: она жадно всматривается в эту бездну личности –

собственной   личности!   –   и,  открывая   ее   основные   антиномии,   мучительно   и   страстно

ищет разрешить их согласно с познанной ею истиной, и истину она принимает в себя не

всю без разбора, а только ту, которая ей нужна для этой личной работы, но зато уже и всю

принятую истину она использует без остатка, так что истина вся идет на рост организма, а

не остается до смерти ненужным богатством, вроде того запаса пищи, которым птица-

баба   набивает   свой   мешок.   Это.   –   не   личное,   что   решает   здесь   мысль:   это   в   личной

ипостаси реально преображается всемирная плоть, ибо эта. плоть едина во всем и всякое

существенное   изменение   в   атоме   есть   бесповоротный   акт   космический.   Нужны   ли

примеры? Но вот два героических образчика. Джон БЁниан, бедный и грубый лудильщик

старых .котлов, среди своей темной жизни (он жил в глухом английском местечке, в XVII

веке)   внезапно   был   объят   необычайной   скорбью.   Он   с   детства   знал   ту   простую

евангельскую истину, которую знаем и мы все, – и вдруг она ожила в нем. И вот началась

борьба между сверхиндивидуальной истиной и индивидуальной волей. Внутренний голос

неотступно спрашивал: хочешь ли ты отринуть грех или остаться с ним и погубить свою

душу?   Два   с   половиною   года   продолжалось   это   мученье.   «Однажды,   –   рассказывает

БЁниан, – я пошел в соседний город, сел на улице на скамью и погрузился в глубокое

раздумье о той мерзости, в которую погрузила меня моя греховность. И после долгого

размышления   я   поднял   голову,   и   мне   казалось,   что   я   вижу,   как   солнце   отказывается

поделиться со мной светом и как даже черепицы на крышах сговариваются против меня.

Они гнушались мною, и я не смел оставаться рядом, так как согрешил против Спасителя.

О, насколько счастливее меня была всякая тварь! Для меня одного не было спасения!»

Бёниан победил и воскрес для новой жизни. Двести лет спустя Карлейль в другой

плоскости   пережил   ту   же   борьбу.   Его   дух   был   долго   скован   чувственным   страхом,

который знают столь многие. Карлейль в «Sartoт уроков жизни, в тайной надежде на новыйr Re-sartus» рассказывает, как совершилась

в нем победа: «Но тут вдруг возникла во мне Мысль, и я спросил себя: «Чего ты боишься?

Ради   чего,   подобно   какому-нибудь   трусу,   ты   постоянно   тоскуешь   и   плачешь,   от   всех

скрываешься и дрожишь? Презренное двуногое! Чему равняется итог худшего из, того,

что   перед   тобой   открыто?   Смерти?   Хорошо,   Смерти,   скажи   также   –   мукам   Тофета   и

всему, что Диавол и Человек станет, захочет или сможет сделать против тебя. Разве у тебя

нет мужества? Разве ты не можешь вытерпеть что бы то ни было и, как Дитя свободы,

хотя и изгнанное, растоптать самый Тофет под твоими ногами, покуда он сжигает тебя?

Итак, пусть идет! Я его встречу презрением». И когда я так думал, по всей душе моей

пробежал как бы поток огня, и я навсегда стряхнул с себя низкий Страх. Я был силен

неведомой   силой;   я   был   дух,   даже   бог.   С   этой   минуты   и   навсегда   характер   моего

несчастия   был   изменен:   теперь   уже   это   был   не   Страх   и   не   хныкающее   Горе,   но

Негодование и суровое Презрение с огненными очами».

Я выбрал эти два ярких примера, чтобы наглядно показать органическую работу

сознания,   когда   оно   не   уходит   вдаль,   чтобы   витать   в   необозримых   пространствах,   а

устремляется внутрь личности и реально перестраивает волю. И у БЁниана, и у Карлейля

душевная   борьба   приняла   характер   катаклизма,   в   этом   смысле   они   –   исключение.

Обычная работа сознания несравненно менее бурна, но правильной, т. е. органической,

она будет только тогда, когда ей присущ тот же характер личного дела, самосознания

личности, как и в двух приведенных примерах.

Каждый человек рождается готовым и единственным, с определенной, нигде более в

мире   не   повторяющейся   психо-физической   организацией.   В   каждой   живой   особи   есть

чувственно-волевое  ядро, как  бы  центральное  правительство,  которое  из  таинственной

глубины   высылает   свои   решения   и   действует   с   непогрешимой   целесообразностью.

Каждое такое ядро, т. е. каждая индивидуальная воля – unicии. Это давно желанное и радостное возрождение,um в мире, все равно, возьмем

ли мы человека или лягушку; и, сообразно с этим, нет ничего более своеобразного, как

мироотношение каждого живого существа. Все, что живет, живет индивидуально, т. е. по

особенному в каждом существе и абсолютно цельному плану. Но человеку, кроме этой

стихийной   воли,   присуще   самосознание,   и   потому   стать   человеком   значит   сознать

своеобразие своей личности и разумно определить свое отношение к миру. Как только

пробуждается сознание  и пред ним начинает развертываться многосложная жизнь, все

силы   духа,   если   он   не   искалечен,   инстинктивно   сосредоточиваются   на   стремлении