Вехи

исторический   суд,   была   сделана   оценка   различным   участникам   исторической   драмы,

подведен итог целой исторической эпохи. «Освободительное движение» не привело к тем

результатам, к которым должно было. привести, не внесло примирения, обновления, не

привело пока к укреплению государственности (хотя и оставило росток для будущего –

Государственную   Думу)  и   к   подъему   народного   хозяйства   не   потому   только,  что   оно

оказалось слишком слабо для борьбы с темными силами истории, – нет, оно и потому еще

не могло победить, что и само оказалось не на высоте своей задачи, само оно страдало

слабостью   от   внутренних   противоречий.   Русская   революция   развила   огромную

разрушительную энергию, уподобилась гигантскому землетрясению, но ее созидательные

силы оказались далеко слабее разрушительных. У многих в душе отложилось это горькое

сознание как самый общий итог пережитого. Следует ли замалчивать это сознание, и не

лучше ли его высказать, чтобы задаться вопросом, отчего это так?..

Мне   приходилось   уже   печатно   выражать   мнение,   что   русская   революция   была

интеллигентско

й7[

1].   Духовное   руководительство   в   ней   принадлежало   нашей

интеллигенции, с ее мировоззрением, навыками, вкусами, социальными замашками. Сами

интеллигенты этого, конечно, не признают – на то они и интеллигенты – и будут, каждый

в   соответствии   своему   катехизису,   называть   тот   или   другой   общественный   класс   в

качестве   единственного   двигателя   революции.   Не   оспаривая   того,   что   без   целой

совокупности   исторических   обстоятельств   (в   ряду   которых   первое   место   занимает,

конечно,   несчастная   война)   и   без   наличности   весьма   серьезных   жизненных   интересов

разных общественных классов и групп не удалось бы их сдвинуть с места и вовлечь в

состояние   брожения,   мы   все-таки   настаиваем,   что   весь   идейный   багаж,   все   духовное

оборудование,   вместе   с   передовыми   бойцами,   застрельщиками,   агитаторами,

пропагандистами,   был   дан   революции   интеллигенцией.   Она   духовно   оформляла

инстинктивные стремления масс, зажигала их своим энтузиазмом, – словом, была нервами

и мозгом гигантского тела революции. В этом смысле революция есть духовное детище

интеллигенции,   а,   следовательно,   ее   история   есть   исторический   суд   над   этой

интеллигенцией.

Душа интеллигенции, этого создания Петрова, есть вместе с тем ключ и к грядущим

судьбам   русской   государственности   и   общественности.   Худо   ли   это   или   хорошо,   но

судьбы Петровой России находятся  в руках интеллигенции, как бы ни была гонима и

преследуема,   как   бы   ни   казалась   в   данный   момент   слаба   и   даже   бессильна   эта

интеллигенция. Она есть то прорубленное Петром окно в Европу, через которое входит к

нам   западный   воздух,   одновременно   и   живительный,   и   ядовитый.   Ей,   этой   горсти,

принадлежит монополия европейской образованности и просвещения в России, она есть

главный его проводник в толщу стомиллионного народа, и если Россия не может обойтись

без этого просвещения под угрозой политической и национальной смерти, то как высоко и

значительно это историческое призвание интеллигенции, сколь устрашающе огромна ее

историческая   ответственность   перед   будущим   нашей   страны,   как   ближайшим,   так   и

отдаленным!   Вот   почему   для   патриота,   любящего   свой   народ   и   болеющего   нуждами

русской государственности, нет сейчас более захватывающей темы для размышлений, как

о   природе   русской   интеллигенции,   и   вместе   с   тем   нет   заботы   более   томительной   и

тревожной,  как о том,  поднимется  ли на высоту своей  задачи  русская  интеллигенция,

получит ли Россия столь нужный ей образованный класс с русской душой, просвещенным

разумом, твердой волею, ибо, в противном случае, интеллигенция в союзе с татарщиной,

которой еще так много в нашей государственности и общественности, погубит Россию.

Многие   в   России   после   революции,   в   качестве   результата   ее   опыта,   испытали   острое

разочарование в интеллигенции и ее исторической годности, в ее своеобразных неудачах

увидали   вместе   с   тем   и   несостоятельность   интеллигенции.   Революция   обнажила,

подчеркнула,   усилила   такие   стороны   ее   духовного   облика,   которые   ранее   во   всем   их

действительном значении угадывались лишь немногими (и прежде всего Достоевским),

7[1] В очерке «Религия и интеллигенция» (Русская Мысль, 1908. III); издан и отдельно.

она   оказалась   как   бы   духовным   зеркалом   для   всей   России   и   особенно   для   ее

интеллигенции. Замалчивать эти черты теперь было бы не только непозволительно, но и

прямо преступно. Ибо на чем же и может основываться теперь вся наша надежда, как не

на том, что годы общественного упадка окажутся вместе с тем и годами спасительного

покаяния,   в   котором   возродятся   силы   духовные   и   воспитаются   новые   люди,   новые

работники на русской ниве. Обновиться же Россия не может, не обновив (вместе с многим