Вэкфильдский священник

Когда я кончилъ, слушатели стали хвалить меня: нѣкоторые подошли поближе, пожимали мою руку, клялись, что я славный парень, и просили о продолженіи знакомства. Я обѣщалъ завтра же побесѣдовать съ ними въ другой разъ, и въ самомъ дѣлѣ возымѣлъ надежду сдѣлать что нибудь для ихъ исправленія. Я всегда былъ того мнѣнія, что ни одного человѣка нельзя считать окончательно погибшимъ: въ каждомъ сердцѣ есть мѣстечко, уязвимое стрѣлою раскаянія, лишь бы нашелся мѣткій стрѣлокъ. Отведя себѣ душу такими соображеніями, я опять ушелъ въ свою комнату, гдѣ жена моя тѣмъ временемъ приготовила скудную трапезу, а мистеръ Дженкинсонъ попросилъ позволенія и свой обѣдъ принести туда же, для того (какъ онъ любезно выразился), чтобы имѣть удовольствіе воспользоваться моею бесѣдой. Онъ еще не видалъ членовъ моего семейства, которые — желая избѣгнуть ужасовъ общей тюремной залы — проходили ко мнѣ чрезъ боковую дверь тѣмъ узкимъ коридоромъ, о которомъ я упоминалъ выше. Встрѣтившись съ моими въ первый разъ, Дженкинсонъ былъ видимо пораженъ красотою моей младшей дочери, которую постоянная теперь задумчивость дѣлала еще прелестнѣе; онъ не могъ пропустить безъ вниманія также и нашихъ малютокъ.

— Увы, докторъ! воскликнулъ онъ:- ваши дѣти слишкомъ красивы и слишкомъ хороши для такого жилища.

— Да, мистеръ Дженкинсонъ, отвѣчалъ я, — дѣти у меня, благодаря Бога, добрыя; а коли душа хороша, остальное пустяки.

— Полагаю, сэръ, продолжалъ мой товарищъ по заключенію, — что для васъ должно быть очень утѣшительно имѣть вокругъ себя такую семейку!

— Утѣшительно? подхватилъ я:- еще бы, мистеръ Дженкинсонъ! они для меня истинное утѣшеніе, и я ни за что въ мірѣ не согласился бы обходиться безъ нихъ; а съ ними для меня всякое логовище покажется чертогами. Вообще, только одно и есть средство сдѣлать меня несчастнымъ, и это — обидѣть кого нибудь изъ нихъ.

— Въ такомъ случаѣ, сэръ, воскликнулъ онъ — я ужасно виноватъ передъ вами и приношу повинную, потому что чуть ли я не обидѣлъ вотъ этого джентльмена (тутъ онъ указалъ на Моисея): не знаю, проститъ ли онъ меня?

Сынъ мой тотчасъ узналъ его по голосу и по лицу, хотя видѣлъ его прежде совсѣмъ въ иномъ видѣ, и, съ улыбкою протянувъ ему руку, сказалъ, что охотно прощаетъ.

— Однако, замѣтилъ Моисей, — я не могу понять, что вы нашли во мнѣ такого? Неужели вы по моему лицу догадались, что легко меня обмануть?

— О нѣтъ, дорогой сэръ, возразилъ Дженкинсонъ:- ваше лицо тутъ не при чемъ; но ваши бѣлые чулочки и черная лента на головѣ, признаюсь, ввели меня во искушеніе… Да что и говорить, мало ли мнѣ случалось надувать людей и поопытнѣе васъ! Однакожъ, какъ я ни хитрилъ, глупость людская въ концѣ концовъ все-таки одолѣла меня!

— Я думаю, сказалъ мой сынъ, — какъ бы интересно было послушать разсказовъ о такой жизни, какъ ваша! Должно быть и занимательно, и поучительно?

— Ни то, ни другое, возразилъ мистеръ Дженкинсонъ:- разсказы, въ которыхъ рѣчь идетъ все о плутняхъ, да о людскихъ порокахъ, только развиваютъ нашу подозрительность и тѣмъ препятствуютъ истинному развитію духа. Путешественникъ, съ недовѣріемъ относящійся по всякому встрѣчному и спѣшащій поворотить оглобли каждый разъ, какъ ему покажется, что у прохожаго разбойничье лицо, ни за что не доѣдетъ во-время до мѣста своего назначенія. Судя по личному моему опыту, я склоненъ думать, что такъ называемые «доки» въ сущности глупѣйшій народъ. Меня съ дѣтства считали пронырой, мнѣ было семь лѣтъ отъ роду, когда я слыхалъ, какъ дамы величали меня «ни дать, ни взять взрослымъ человѣкомъ»; четырнадцати лѣтъ я ужъ многое испыталъ въ жизни, носилъ шляпу на бекрень и ухаживалъ за женщинами; а когда мнѣ минуло двадцать лѣтъ и я былъ еще совсѣмъ честнымъ малымъ, меня считали такимъ хитрецомъ, что никто мнѣ не вѣрилъ. Поневолѣ пришлось постоять за себя, и я занялся шулерствомъ; съ тѣхъ поръ въ головѣ моей вѣчно кипятъ планы разныхъ плутней, а сердце замираетъ со страху, какъ бы меня не поймали. Я все наснѣхался надъ простотой вашего честнаго сосѣда Флемборо и такъ или иначе, хоть разъ въ годъ, непремѣнно его надувалъ; и вотъ, этотъ милый человѣкъ, ничего не подозрѣвая, жилъ себѣ да поживалъ и добра наживалъ; а я сколько ни хитрилъ, на какія штуки ни подымался, все оставался бѣднякомъ, и при этомъ не могъ утѣшать себя мыслью, что, по крайней мѣрѣ, честенъ. Однако, закончилъ онъ, — потрудитесь-ка разсказать мнѣ, какъ и за что вы сюда попали? Хоть я самъ и не съумѣлъ избѣжать тюрьмы, но друзей моихъ, быть можетъ, съумѣю выпутать.

Я исполнилъ его желаніе и разсказалъ ему послѣдовательно обо всѣхъ обстоятельствахъ и безразсудствахъ, повергшихъ меня въ настоящее мое печальное положеніе, а также и о томъ, какъ совершенно я лишенъ всякой возможности возвратить себѣ утраченную свободу.

Выслушавъ мою исторію и подумавъ нѣсколько минутъ, онъ ударилъ себя по лбу, какъ будто напалъ на хорошую мысль, и ушелъ, сказавъ, что попробуетъ сдѣлать все возможное.

XXVII. Продолженіе предыдущей главы