Век Филарета

Разговор в гостиной перебрасывался с темы на тему, пока владыка не предложил пройти в столовую. Гости заняли места на стульях вокруг круглого стола, не считаясь чинами, но помня о них. Тихо и благоговейно прочитал владыка «Отче наш» и благословил трапезу.

Чего только не было на столе! День выдался скоромный, и потому рядом с грибами, сёмгою и осетриною лежали рябчики, паштеты из гусиной печёнки, к бульону подали маленькие, на один укус слоёные пирожки с мясною начинкою, после рыбы подали телятину с цветной капустой. На столе возвышались бутылки с французскими и рейнскими винами и старинные штофы с настойками. Стоящие в вазах цветы наполняли столовую приятным ароматом.

Виновник торжества лишь на несколько минут присел к столу, выпил рюмку мадеры, настоянной на горьких травах, съел немного икры да пирожок и, поднявшись, обходил стол, радушно потчуя костей.

Разговор не был общим. На одном конце стола Андрей Николаевич Муравьев рассказывал о своих встречах с антиохийским патриархом, по соседству дамы с жадностью слушали подробности несчастного происшествия с поэтом Пушкиным, жена которого симпатизировала красавцу Дантесу, что и послужило причиною роковой дуэли; добрая старушка Елизавета Сергеевна Наумова ободряла свою знакомую Герард, переживавшую за дочерей. Горихвостов излагал своему соседу, викарному епископу Виталию, подробности об устройстве им богадельни для вдов духовного звания. Татьяна Борисовна Потёмкина рассказывала, как скоро идёт восстановление Зимнего дворца после сильнейшего пожара.

   — Вы ведь были в то время в столице, ваше высокопреосвященство?

   — Случилось быть, — с готовностью поддержал разговор владыка. — Вечером семнадцатого декабря приехали. Едва живой был от сильной стужи, и всю-то ночь не давал мне успокоиться неутихающий пожар во дворце... И что примечательно, замечали вы, что почти в одно время случилось три страшных пожара, разрушившие у трёх народов то, что каждому было больше любезно: в Петербурге — царский дворец, в Лондоне — биржу, в Париже — театр.

После обеда перешли в гостиную, куда подали кофе. Владыка пил его с «миндалём», как называл он миндальное молоко.

   — Владыко, — воспользовавшись минутой, спросил Михаил Михайлович Евреинов, — церковь недавно прославила святителя Митрофания Воронежского, а что вы думаете о его времени, о петровской реформе?

   — Пётр переломал многое своею дубиною, — задумчиво ответил Филарет, — но можно было бы ещё исправить. Можно!.. Более всего зла наделала Екатерина. Ударили по монастырям, разграбили церковное имущество... а Вольтер и Дидро сие поощряли. Уклонение же от твердыни веры заразительно, ибо злу дай только щёлку...

Однако о екатеринском времени всякий нашёл, что сказать и доброго. Ветшавшие обломки аристократии, доживавшие свой век в Москве, они при матушке Екатерине блистали, кто ярче, кто глуше, — мужчины в военной службе, дипломатии, управлении, дамы на балах и в салонах, но все были молоды тогда, полны сил и преисполнены ожиданиями и надеждами... от которых теперь ничего не осталось.

Нарышкина заговорила о покойном Александре Павловиче, о том, как переменился он в последние свои годы, стал степеннее, скромнее, благочестивее и жить стал чисто (разумелось, без любовных приключений).

   — А сколько слухов поднялось при его кончине, помните? — заговорила Хитрово. — Будто в шлюпке уплыл за море, будто какие-то изверги его убили и тело изрезали, а то — будто опоили государя какими-то напитками, от коих он и захворал... Представьте, граф Строганов передал мне перед отъездом из Петербурга слух, который ходит по Сибири. Объявился некий старец необыкновенно симпатичной наружности и, что самое странное, с изящными манерами, умением говорить... в общем, видно благородное происхождение! Имя его — Феодор Кузьмич. И слух, безусловно ложный, бродит в народе, будто старец сей — покойный государь!

Елизавета Михайловна сделала паузу, ожидая взрыва эмоций, но молчание было ей ответом. В этом кружке был принят строгий тон в отношении царствующего государя и его покойного брата. Неловкость тут же исправила Екатерина Михайловна Герард:

   — Следует отдать должное государю Александру Павловичу в том, как он умел разбираться в людях. Помните отца Фотия?.. Взлетел было на мгновение высоко, но государь его осадил. Сестра моя Анна по-прежнему покровительствует ему, но Фотий чудит всё больше. Рассказывают, он крошит хлеб в хрустальную кружку, накладывает туда хрену, наливает доверху водой и, посоливши, ест, рукою вынимая кусочки. Я всё думаю, отчего не в глиняную кружку?.. Одевается роскошно, ходит в шелках и бобрах, но работает с братией в саду как простой послушник, с топором и лопатою. Юродствует, что ли?..

Разговор о Фотии был неприятен хозяину. Обозлённый юрьевский настоятель по-прежнему поносил святителя Филарета, обвиняя его и в поддержке всех тайных и явных врагов веры и церкви, и в гонении тех, кто для церкви был полезен, и в честолюбии, и в преследовании его самого.